Демьянов тут же собрал летучку. Решено было, что выедут Коротков, Семиков и Шитов. Здесь же решено было взять с собой Буренкова для опознания раненого. Раненым мог быть Емеля, мог быть и Кореш. Мог вообще быть кто-то другой, не имеющий отношения к нераскрытому делу.
2.
Коротков успел забежать домой за плащом. На кухне столкнулся с Нюсей. Она приостановилась возле него — в руке несла чайник.
— Петр Гаврилович, — сказала тихо. — Говорят, партизанский отряд собирают. Возьмите меня с собой. Я не подведу, Петр Гаврилович.
Он тоже остановился, хотя и спешил очень, приблизился к ней.
— Ну да, парикмахер и в отряде нужен. И не оставила бы вас, если ранило бы.
Да, она и верно была, значит, влюблена.
— Нюсенька, — проговорил он. — Я ничего не знаю о партизанском отряде, но, если будет в него запись, я поговорю о вас непременно. Я постараюсь. Но почему вы считаете, что меня ранят?
Она чуть улыбнулась. Может быть, она хотела поцеловать его, потому что потянулась на цыпочках, а он замер, но тут в дверях зашаркал старик сосед, и Нюся откачнулась, пошла быстро по коридору.
— Я думаю, что до этого не дойдет дело, — проговорил он ей вслед.
И представил вдруг, как идут они в шинелях. Он впереди, Нюся сзади. Как залегли где-то в снегу пошехонских лесов под пулеметным огнем. Как он истекает кровью, а она перевязывает его и плачет.
— Чепуха какая, — выругал себя.
Старик вытянул шею, разглядывая его:
— Что вы сказали, Петр Гаврилович?
— Я сказал, что сегодня плохая погода, — ответил он, уходя из кухни.
Запирая дверь, прислушался к стуку чайника в комнате Нюси, уловил ее негромкий голос. Она напевала:
Если ранило друга, перевяжет подруга
Кровавые раны его...
Вскоре он был в горотделе. Возле машины, крытой брезентом, стоял милиционер, а за ним, сутулясь и напряженно вглядываясь, — Буренков. Увидев Короткова, он шумно — явственно послышалось — вздохнул.
— Вот тебе, — сказал, высунувшись из кабины, Шитов. — Этот гражданин, — указал он на Буренкова, — решил, что его везут по приговору трибунала. И отказался забираться в машину, потребовал, чтобы ему дали бумагу.
— А дали бы приговор — поехал бы? — спросил Коротков.
Буренков кивнул:
— Раз все чин по чину. Хоть в бумаге бы остался. А то вроде кошки. За хвост и на помойку.
Коротков сказал милиционеру:
— Можете быть свободны.
Тот козырнул:
— Расписку бы, товарищ старший оперуполномоченный.
Коротков расписался. Вот теперь Буренков сел в машину. Забрался и Коротков, подсел к сидящему там Семикову. Грузовичок запрыгал по булыжной мостовой к окраине города.
— Скоро и настоящий снег пойдет, — сказал Семиков, глядя на блестевшие от влаги камни. — Каких-то пару дней. Не сегодня-завтра Волга встанет.
Коротков равнодушно ответил:
— Стает еще не раз.
— Да оно конечно... Но лучше бы морозы завернули. Глядишь, прижмет немца морозом — не очень-то разбежится. У них, поди, ни валенок, ни шуб. Там в Германии тепло всегда. Зимы почти нет.
— У наших отберут шубы да валенки, — вставил Буренков.
Семиков резко обернулся к нему:
— А ты сиди! Тебя еще не хватало слушать.
— Предупредили бы с самого начала.
Коротков посмотрел на его пасмурное лицо:
— Говоришь, отберут? Есть ли что отбирать, как все сожжено да побито...
Теперь Буренков не ответил, опустил голову.
Коротков отвернулся, разглядывая кусты по обочинам. Он думал, говорить или нет о цели поездки. Наконец решился, сказал:
— Мы едем в деревню, Роман Яковлевич. Там ранили какого-то человека. Может, это Белешин или Кореш. Ты должен опознать его.
— Может, и опознаю, — ответил тот.
— А еще спросить надо, где Иван Иванович?
Буренков вскинул голову, он цыкнул зло себе под ноги:
— Я не следователь.
— Но это нужно.
— Раз нужно, спрошу.
Машина вдруг остановилась. Коротков выглянул из кузова и увидел, как, обтекая машину с двух сторон, точно река, идут и идут мужики и парни, одетые кто во что — в фуфайки, кожанки, шинели, куртки, даже полушубки. Он видел лица — бородатые и безусые, совсем мальчишеские, чисто бритые и в щетине, обветренные, крепкие. Глаза будущих бойцов останавливались на Короткове — одни были равнодушны, некоторые любопытны, некоторые насмешливы, как показалось ему. Мерный, почти по-солдатски подтянутый шаг звучал тяжело и четко.
— Давай-давай, ребятки! — слышалось изредка откуда-то из глубины колонны.
— Будущие войска, — проговорил Семиков завистливо. — Спрыгнуть да за ними пристроиться.
— Хватит и без вас людей в России, — проговорил вдруг Буренков.
Семиков дернулся даже, закричал:
— Не тебе считать людей России, понял?
— Ну-ну, — попросил Коротков, устало опускаясь на сиденье. — С чего взъелся? Действительно, смотри, какая силища прет. А какие мужики — самый цвет. Пахари, молотобойцы, трактористы...
Колонна прошла, и теперь потоком двинулись провожающие — на повозках, верхами на конях, пешком, на велосипедах. Женщины, мальчишки, даже старики. Куда они шли?
Семиков ответил на немой вопрос Короткова:
— До города идут. Там прощаются обычно у перевоза или у вокзала и идут обратно...
Десятки верст по такой дороге, под дождем, по грязи...
Машина тронулась снова и вскоре опять остановилась. Дальше начиналась сплошная грязь.
— Не проехать, — сказал шофер. — Как хотите, засяду сразу же.
Посоветовавшись, машину вернули назад, а сами пошли пешком. Шли по столбам, слушая их мерное и далекое осеннее гудение. Буренкову было приказано идти впереди, и он, пригибаясь, косолапил, — не оглядываясь, не спрашивая ни о чем. Плечи его покрывались падающим легким снежком, ноги в разношенных сапогах оставляли черные, угольные следы.
Коротков, Шитов и Семиков шли следом молча, только дымили папиросами да покашливали наперебой. Коротков думал о раненом, что сейчас лежит при смерти в деревне. Кто он? Что, если совсем другой человек?
Пустошь была небольшой деревней из нескольких домов, по большей части стоявших на каменных «стульях».
Возле одного из них на завалинке сидел сельский милиционер Савостин. По углам избы стояли два пожилых красноармейца с винтовками. Их прислали из охраны плотины.
Савостин поздоровался — смуглое мальчишеское лицо посинело от холода.
— Замерз, ожидая вас. Долго что-то.
— Машина не прошла, — пояснил Шитов.
Они поднялись на крыльцо, и здесь Коротков,