— Давай, поговори с ним, Роман Яковлевич. Хорошо, чтобы он намекнул о тех.
Буренков покачнулся на скользкой ступеньке, и Шитов сзади подтолкнул его, прикрикнул:
— Ноги не держат, что ли? Да чтоб без ерунды там! Не вздумай ему о чем другом говорить.
— Не доверяете, значит?
— Доверяем, — быстро ответил Коротков. — Но предупредить надо, на всякий случай.
— Ну, коль на всякий случай...
Буренков шагнул в дверь, шаги его затихли в глубине избы. А они стояли и ждали. Снег кончился, заблестела маковка церкви в полкилометре. За церковкой возвышались холмы. За ними уже и Рыбинское море. Оно чернело полосой, и видны были чайки, как будто обрывки белой бумаги, — словно сидел кто на берегу и рвал в клочья эту бумагу, и вот она летела над водой и таяла в небе, точно сгорала в лучах этого безжизненного по-осеннему солнца.
Снова застучали шаги, и, пригнувшись, встал на пороге Буренков.
— Кореш это. Продырявили его здорово... Синий уже. Ему на один вдох жизни.
Они не ответили, а смотрели на него. И он сказал еще:
— Он ругаться стал, назвал меня сукой. Пожалел, что не пристрелили там в городе. Я сказал ему, что тоже в заключении. Что взят для опознания.
— Ну, он что?
— Все равно грозил.
— А о тех? — нетерпеливо перебил Шитов. — Намекнул ли хоть?
— Не знает он. Пообещал только, что вот взорвут плотину и потопят меня. Туда мне и дорога... Кто — не сказал, — обернулся он уже к Короткову. — А те, может, и неподалеку.
— Мы и сами знаем, что они неподалеку, — оборвал его зло Шитов. — А точно ли? Это все бабушка надвое сказала. Может, и пугает.
Он кивнул Короткову, и теперь они вошли в холодную избу. На лавке у двери на ватнике лежал человек. Лицо его было желтое, и красные подглазины казались нарисованными. Руки были сброшены вниз, он шевелил ими странно быстро, как будто хотел что-то достать. Сидевшая рядом женщина-фельдшерица встала, увидев людей, отошла в сторону. Коротков взял стул, присел к лежавшему. Он увидел оскал зубов и вздрагивающий кадык.
Да, это был Емеля. Заросший бородой, неузнаваемый, но Емеля. Такое же круглое лицо, короткие волосы и белая кожа лица, как осыпанная мукой.
— Здравствуй, Емелин! — сказал Коротков. — Вот опять встретились. Помнишь пристань? Помнишь поговорку: «Помилуй бог».
— Пить, — простонал Емеля.
Коротков обернулся к фельдшерице, и та принесла ковш. Шепнула:
— Он без конца просит пить, а пить не может. У него спазм. Вон, залит весь пол.
Коротков подал ковш, и Емеля, слегка приподнявшись, ухватил его, попытался поднести к губам, но ковш выпал, грохнулся на пол со звоном. Емеля закинулся навзничь. Фельдшерица подхватила ковш и тут же выскользнула за дверь. Емеля лежал с закрытыми глазами, потом попросил:
— В воду бы меня. Горю весь.
— Воды нет, до реки далеко, — ответил Коротков.
Подошел Шитов, до того стоявший возле двери.
— А Белешин где? На острове? Или в Овинниках?
Емеля открыл глаза, уставился на Шитова, и удивление промелькнуло в них. Он помотал головой, но и голос был удивленный и даже задумчивый:
— Это какой остров?
— Разве не знаешь?
Емеля откинулся к стенке, захрипел. Подошла снова фельдшерица, пощупала пульс, попросила:
— Не надо больше разговаривать.
— Не надо! — выкрикнул зло Шитов. — Бродят диверсанты вокруг плотины. Вот подымут ее на воздух — захлебнемся все в воде.
Женщина поправила платок:
— Есть медицинские правила... Или везите его к себе. Пусть ваши врачи дают разрешение. Мне же позвольте выполнить свою обязанность фельдшера.
Коротков и Шитов вышли из избы, ведя с собой Буренкова. Красноармейцы курили. Один из них спросил тоскливо:
— Жив ли еще? Кончался бы...
Видно, они долго стояли на посту, и хотелось им скорее покинуть этот пост, эту землю, которая жгла подошвы сапог холодом. И потому-то желали смерти раненому. Коротков даже вздрогнул и ответил:
— Нет, он жив. А вам смена будет?
— Да кто знает, — ответил один. — Если пришлет начальник. А пока ни еды, ни смены. Может, и забыли. Иль часть захватил десант.
— Ну уж, десант, — возразил сердито Коротков. — Мерещится.
— Замерещится, — ответил второй. — То и дело самолеты завывают в небе...
Коротков обернулся к Шитову:
— Что будем делать?
— Похоже, кто-то есть на острове, — ответил тот. — На мульку я ловко его взял. Он сразу растерялся.
— Есть кто-то, — согласился Коротков. — Я бывал на острове. Я поеду туда, а вы с Семиковым идите в Овинники.
— Ладно, — согласился сразу же Шитов. — Коль в Овинниках никого нет, мы возвращаемся в город.
— Конечно.
— А Буренков с кем?
— Он со мной поедет. Он у меня под распиской.
Шитов оглянулся на Буренкова, привалившегося к стене избы, съежившегося от холода.
— Дело ли? Не сбежит? Может, с Савостиным его в Переборы?
— С такой ногой далеко не убежишь. А может, пригодится?
— А с Емелей-то что? На Савостина?
Коротков не ответил, он прислушался к быстрым шагам в избе. Вышла фельдшерица, сказала дрогнувшим голосом:
— Вот и нет человека.
Красноармейцы сразу подошли ближе.
— Нам-то можно теперь уйти?
— Идемте с нами к плотине, — сказал Коротков, — доложу вашему начальнику. А до Каменного острова как добраться? — обратился он к ним.
— Ходит военный катер с острова, — ответил один. — Каждый день. Почту возит для зенитчиков. Он должен часа через два пойти через шлюзы. Захватит, если у вас задание.
3.
Около трех часов пополудни они сели на катер, идущий вверх по Волге через шлюзы плотины. На носу катера стоял счетверенный пулемет, команда — военные матросы. Они сновали мимо каютки, в которой устроились Коротков и Буренков, заглядывали и заводили разговоры. Их шутки успокоили Короткова, он повеселел и смотрел в иллюминатор на волны реки с каким-то уже умиротворением. Назябшись, грел руки возле трубы, и сонливость одолевала, и какая-то мягкая сытость, хотя ничего с утра не ел.
Волны гнали к бортам льдины, они бились со стуком, скрежетали, наползая на иллюминатор, и сваливались, рассыпались в искрящуюся труху. Гулко и монотонно подрагивали стены каюты, наперебой покрикивали вверху на палубе матросы; они все еще ошалело