– Хорошо, – прошептал Галлахер. – Это хорошо…
Он иссох с тех пор, как Элио видел его в последний раз, а лицо как будто было съедено плесенью. Воспаленные глаза смотрели как из прорезей чудовищной маски. Но, как сразу заметил юноша, зараза еще не расползлась по всему телу – ее очаг, очевидно, находился на лице.
– Как вы себя чувствуете?
– Не очень, – с сиплым смешком ответил строитель. – Сил почти не осталось. Вы ее прогоните? – вдруг спросил он.
– Кого? – насторожился Элио.
– Ее. Ту женщину. Ее голос сводит меня с ума! Я все время жду, что она снова заговорит, и это такое мучение, если бы вы знали!
– Знаю, – чуть слышно ответил юноша и поставил саквояж на стол у окна. – Вы ели или пили что-нибудь в том доме?
– Ел? Нет, что вы, откуда, там ничего не было… кроме пыли и плюща снаружи. Я помню, мне на лицо брызнул сок… но это обычный плющ, не ядовитый.
– Уже нет, – пробормотал Элио и уставился в недра раскрытого саквояжа.
Что же тут применить? Средства от заразы или средства от проклятия?
Он взял Книгу Ишуд, открыл на закладке и принялся неспешно листать.
За этим занятием его и застал Уикхем. Агент вошел, потянул носом, заворчал и навис над плечом юноши.
– Соседи ничего не знают, – сказал он, понизив голос. – Но кроме Галлахера, зараженных в этом квартале нет. Пока.
– Если нам повезет, то и не будет, – отвечал джилах, не поднимая глаз от книги. – Плющ, вьющийся по дому, был отравлен Королевой. Все, на кого попали капли сока, пока рубили ветви, тоже заражены. Пошли полицейских за этими людьми и за врачами, которые пользовали несчастных. Нужно изъять все инструменты. Лучше подстраховаться. Хотя, может, дело ограничится теми, на кого попал яд.
Уикхем кивнул и вышел. Элио остановился перед кроватью, с жалостью глядя на Галлахера – он уже ничем не был похож на того сильного, рослого и крепкого мужчину, которого юноша встретил в Джолиет-холле.
– Мне придется испортить изголовье кровати и постельное белье, – предупредил пациента юноша.
– Делайте что хотите, доктор, – Галлахер слабо шевельнул рукой. – Только скажите… Дженни и дети в безопасности? Они не заболеют?
– Может быть, и нет. Посмотрим. Пока у них нет никаких симптомов?
– Нет… а другие?
– К вашим работникам поедут полицейские, и, если ваши работники также пострадали, то я применю к ним такое же лечение. Итак, – Элио поставил на тумбочку рядом с кроватью чернильницу и перо, позаимствованные им на столе. – Приступим.
Он макнул перо в чернила и, бормоча слова ключа, стал наносить знаки Бар Мирац на изголовье кровати. Затем причудливая угловатая вязь спустилась на подушку, одеяло и пижаму, заключив голову и грудь больного в спираль. На лбу несчастного Элио отыскал неповрежденный кусочек кожи и нанес замыкающий знак, а затем, глядя в Книгу Ишуд, стал нараспев зачитывать заклятие на древнем идмэ – языке, на котором говорили предки джилахов. Знаки Бар Мирац наполнились слабым свечением, а Галлахер запрокинул голову на подушку и замер.
Он так долго лежал без движения и дыхания, что Элио испугался – неужели исцеление пошло не по плану?! Вообще-то у юноши не было особой уверенности в своих силах – заклятие очищения от яда Королевы он прочел впервые по дороге сюда, а потому…
Вдруг Галлахер заскреб руками по одеялу, недовольно зашипел и прошелестел на идмэ:
– Наконец-то пришел! Долго же пришлось ждать!
«Королева!» – Элио отпрянул от постели больного.
– Выпусти меня! – потребовала нечисть.
– С чего бы это? Ты пыталась меня обмануть – просила, чтобы я открыл тебе путь на ту сторону, а моего друга – о том, чтобы он выпустил тебя наружу.
– Но вы же разные, с чего бы мне просить вас об одном и том же? – возразила Магелот. – К тому же твой друг не может открыть мне путь назад.
– Тебя называют «Открывающей пути». Почему бы тебе самой не открыть себе дверь домой?
– Не могу, – проскрипела нечисть. – Проход запечатан, я же говорила тебе, тупая ты тварь.
– Да не может такого быть. Проходы на ту сторону можно или открыть, или закрыть. Он не может быть приоткрыт немножечко, это не форточка, черт побери!
– Что такое форточка? – спросила нечисть, и Элио растерянно замолчал. Он едва ли ожидал от твари с той стороны искренней любознательности.
– Неважно. Ты же все время в доме, как ты могла провести там столько лет и ни разу не попытаться открыть проход?
– Я пыталась. Но тот человек закрыл его так, что я не могу даже прикоснуться!
– Какой человек? – нахмурился Элио.
– Не знаю. Вы все одинаковы. Он был как ты. Вошел в дом, пока я поглощала тех, других, произнес слова, и ход закрылся.
– Так, подожди, там были еще и другие?
– Те, кто убивал таких же, как он. Их было много, – припомнила Королева Магелот. – Вспыхивали, как огни! Я поглотила всех, но те, кто остались, заперли меня в доме. А тот, другой, ушел. Я не успела его поймать.
Юноша потер лоб. Все это было как-то запутанно, да и говорит ли нечисть правду? К тому же она и впрямь вряд ли отличает людей друг от друга.
– А кто это – те, кто остались?
– Твои люди выпустили троих, когда сломали стену.
Элио похолодел. Так эти души все еще там! В Книге Ишуд ничего об этом не говорилось, но если так…
– Ну так ты выпустишь меня? – нетерпеливо спросила Магелот.
– Нет, извини. Могу предложить только возвращение домой.
Королева яростно зашипела:
– Тогда я возьму их всех! И этого, и других!
– Не успеешь.
– Тебе не укрыть их всех!
– Ничего, – хмыкнул Элио, – я трудолюбивый, – и нанес укол трехгранником точно в центр спирали.
Магелот взвизгнула; витки спирали стянулись, словно удавка, знаки вспыхнули и рассыпались темно-синей пылью. Она покрыла лицо, шею и грудь Рональда Галлахера.
Романте осторожно смахнул пыль платком. Под ней была гладкая здоровая кожа без следов язв, хотя строитель оставался худым и изможденным. Его грудь слабо приподнималась и опускалась, но, к радости юноши, пульс был ровным, на шестьдесят ударов в минуту.
Элио на всякий случай обошел кровать и комнату с амулетом для обнаружения нечисти или ее следов, ничего не нашел и устало опустился на стул. Юноша всегда чувствовал себя опустошенным и измотанным после такого. Оставалось еще с полдюжины тех, кто рубил ядовитый плющ у Джолиет-холла.
Диего сидел в кресле у кровати и внимательно смотрел на юного джилаха. Его голова тонула в белой подушке, а лицо в ореоле черных волос казалось еще более худым