Зверюшка, гордо растопырив иглы, посеменила прочь, при этом изредка останавливаясь и как бы оглядываясь.
— Ветер первый, — вышел я на связь. — Отбой. Это был дикобраз. Повторяю: мы нашли дикобраза. Как слышно?
— Вас понял, Ветер три, — немного погодя ответил Муха. — Возвращайтесь к машине. Все равно пойдем медленнее. От греха подальше.
В следующую секунду кусты страшно затрещали. Из них, словно медведь из чащи, выбрался Звягинцев.
— Сука… Падла тупорылая… — выругался он и добавил матом.
Я подошел к нему. Звягинцев прихрамывал и осматривал свою ногу. В ней, пониже колена, торчали три иглы.
— Ты на кой черт поперся напрямик? — спросил я строго. — Я сказал — обходить.
— Да я думал… — Звягинцев ощупал ногу. Критически осмотрел иголки. — Думал, спугну того, кто там есть. Сам не заметил, как эта еж откормленный у меня под ногами оказался!
Я выдохнул. Потом схватил Звягинцева за ворот и притянул к себе. Да так, что рядовой потерял панаму. В его взгляде на миг мелькнул страх, но потом он зло нахмурился.
— Раз у самого ума нету, — сказал я, — делай что сказано. Понял?
Звягинцев отвел глаза, отвернул лицо.
— Понял? — повторил я с нажимом.
— Понял…
— По форме.
— Так точно. Понял.
— Ну и хорошо, — я отпустил его, легонько оттолкнув. Указал ему на ноги: — иголки извлечь. Раны продезинфицировать. Дикобразы колючки свои собственным дерьмом мажут. Будет заражение — тебе ногу оттяпают.
Звягинцев побледнел. Сглотнул.
— Все, пойдем. За мной.
Мы добрались до БТРа. Все получили от Мухи приказ двигаться дальше. Взгромоздившись на броню, мы тронулись.
— Сука мля… — ругался Звягинцев и с трудом, шипя и кривясь, вытягивая заостренные колючки из ноги. — Падла тупорылая… Надо было его пристрелить…
— Да ты ему, видать, понравился! — смеялся над Звягинцевым Бычка. — Мож, это он тебя приметил! Подумал — самка! Только очень крупная и страшная!
— Иди к чертовой бабушке… — зло зашипел на него Звягинцев, когда извлек первую колючку. — Но вот!
Он бросил ею в Бычку.
— На тебе дерьма дикобразьего!
— Чего⁉ — отмахнулся тот.
Колючка отскочила от рукава Бычки и упала за борт, на дорогу.
— Того… Дикобразы свои колючки дерьмом мажут…
Бычка скривился от отвращения. Отряхнул предплечье.
— С-сука… — проговорил Звягинцев, когда закончил с колючками и полез в свою аптечку. — Антисептик где мой? Зараза… Потерялся, видать, когда у нас остановка была… Падла…
Я вздохнул.
— Щас, погодь.
Звягинцев уставился на меня. Взгляд его был несколько удивленным. Многие бы подумали — «да ладно, дикобраз. Еж-переросток и все тут!». А нет. Угроза заражения была реальной. А мне совсем не прельщало, чтоб к вечеру у одного из моих бойцов началась лихорадка. Тогда сразу пол-отделения небоеспособные станут. Придется Звягинцева быстро к первой заставе транспортировать. К фельдшеру.
Я поправил ремень своей аптечки. Переложил ее на колени и открыл. Достал флакончик с антисептиком. Кинул Звягинцеву.
— На вот. Обработай тщательно.
Тот, бурча себе что-то под нос, стал разворачивать и разрезать бинты из своей аптечки.
— Вернешь потом, — суховато добавил я.
Когда я уже хотел закрыть клапан шамабадской аптечки, что подарили мне парни, когда я уезжал с заставы, то замер. Замер, потому что среди туго скрученных бинтов, ИПП и пластинок с таблетками увидел… какой-то конверт.
Тут же на ум пришли слова Васи Уткина про какой-то секрет, что оставили мне парни. Кажется, это он и был…
Я медленно и аккуратно, чтобы не нарушить идеальной укладки медикаментов, потянулся за конвертом. Достал его. Конверт оказался совсем обычный, почтовый. Однако на нем не оказалось ни надписей, ни марок. Был он даже не запечатан, просто прикрыт.
— О… — вдруг сказал Серега, заинтересовавшись конвертом.
Я поднял на него взгляд.
— А это у тебя что? — разулыбался он, сдвигая панаму на затылок. Сережа поправил автомат, подлез ближе и уселся рядом. Глаза его горели живым, почти детским интересом. — А это у тебя что? От девчонки? — спросил он с улыбкой.
Я ему не ответил. По крайней мере сразу. Ответом моим стала легкая, едва различимая улыбка.
— Нет. Не от девчонки. Но не менее ценное.
— И что же?
— Сейчас посмотрим, — сказал я и принялся разворачивать конверт.
Глава 21
Я всмотрелся в черно-белую фотографию, что оказалась в конверте.
Это было групповое фото шамабадцев на фоне заставы. Сделал его Синицын накануне отбытия наших дембелей домой.
С него на меня смотрели молодые, веселые лица друзей. Некоторые из них, например Уткин или Канджиев, все еще несли свою службу. Но большинство ее окончили.
Были там и Сагдиев, и Мартынов, причем первый скромно притаился где-то сбоку кадра, а старший сержант гордо, выпятив грудь, торчал в середине. Он гордо лыбился, глядя в объектив. Рядом с ним стоял Малюга. На его улыбчивом, деревенском лице читались смущение и некая робость перед камерой. Вася Уткин оказался немного позади. Он сгреб Малюгу и Мартынова своими толстыми, могучими руками за плечи. Его улыбка была хоть и едва заметной, но доброй. Столь же доброй, как и небольшие глаза.
Алим Канджиев стоял ближе к левому краю. Скромное его лицо казалось немного угрюмым, но глаза оставались внимательными и словно бы наблюдали за мной прямо с фотографии.
Шамабадцы стояли у ступеней заставы. А на сходнях, над ними, я видел Тарана, старшину Черепанова и замполита Пуганькова.
Лицо Тарана по-прежнему казалось уставшим, но улыбка оставалась искренней. Черепанов на фотографии получился удивительно простым, каким-то естественным. Никогда не скажешь, что человек, чье любимое выражение это «морда кирпичом», может получиться таким душевным.
Пуганьков улыбался. Он казался веселым и жизнерадостным. Будто бы служба на Шамабаде и не оставила на его плечах той тяжести, к которой они, эти плечи, совершенно не привыкли.
— Заезжай! Давай, давай, дорогой! Смелей! — крикнул Андро Геворкадзе, который был командиром второго отделения и боевой машины. — Смелей давай! Не перекинешься!
БТР-70 дал газу. Медленно, но с ощутимой мощью завертелись его огромные колеса. Машина принялась медленно сползать в подготовленный для нее окоп.
На «Ландыш-1» мы прибыли к вечеру.
Это был замаскированный военно-тактический лагерь, служивший в первую