Кузнец бережно положил подкову и, сведя ладони вместе, присыпал ее пригоршнею земли. В глазах его стояли слезы.
– К Велесову дню [96] от тех, кто в Заречье сбег, осталось меньше трети. Да и те больше на духов бестелесных походили, чем на живых людей. К тому все шло, что первый день весны никто из нас уж не увидит. Тогда-то мы и вспомнили снова о своих мертвых. Стали их откапывать… и есть.
На Горшную Скорбницу тяжелой могильной плитой опустилась тишина. Люди, еще вчера сражавшиеся с кошмарными монстрами, которых встречали воинственными криками, теперь хранили гробовое молчание. Никто из них не знал, что сказать. Даже Врасопряха – ведьма, без сомнения, повидавшая на своем веку не одно черное заклятье и порождение Бездны, – была потрясена. Всеволод видел это по ее широко распахнутым глазам, по потускневшей радужке и ладоням, прикрывающим полураскрытый в беззвучном вздохе рот. После войны за Окоротье воеводе уже доводилось слышать о случаях людоедства среди оголодалых, обездоленных людей. Но никогда – из первых уст. Так что нельзя было сказать, что окольничий поражен откровением кузнеца меньше остальных.
– Как ты считаешь, воевода, – Виктор поднял на Всеволода мокрое от слез лицо, – может, появление Скверны в этой гнилой дыре, все беды, свалившиеся на нас, посланы богами? В уплату той зимы, когда мы ели собственных детей. В уплату грехов, что нам не замолить ни в одном из храмов.
– Нет, Виктор, я так не считаю. Если кто и виновен в том, что стряслось тогда в Барсучьем Логе, то искать его нужно совсем не здесь, – без тени сомнения тут же ответил ему Всеволод.
Виктор тяжело поднялся на ноги. Стянул с лысой макушки валенку и вытер слезы.
– Говорят, время лечит… Ни хера подобного. Оно лишь струпья на глубокой ране: легонько сковырни – и кровь опять брызнет наружу. Боль вернется.
Всеволод молчал. Собственная многолетняя кручина от потери любимого всем сердцем человека говорила ему, что Виктор прав. Подобного рода горе никак не исцелить, никакими словами не утешить. Можно лишь жить дальше и надеяться встретить на пути того, рядом с кем твоя боль станет хоть на толику, но меньше. Окольничий поймал полный сострадания взгляд Врасопряхи, которым она смотрела на понурую фигуру кузнеца. И где-то глубоко внутри у воеводы шевельнулось что-то теплое, давно забытое. Возможно, это была надежда. Хрупкое стремление снова обрести покой, познать радость в жизни.
– Что ж, воевода, теперь ты знаешь, отчего здесь так не любят Ярополка и всех, кто с ним хоть как-то связан. Тайн больше не осталось.
– Кроме той, что ждет нас впереди.
– Да, кроме этой, – серьезно согласился кузнец. – Но с ней тебе предстоит самому уж разобраться. Я, как и обещал, до Скорбницы вас довел, а боле не помощник. Не пойду дальше, потому как там угодья смерти. Да и вам еще не поздно возвернуться…
– Нет, бросить княжича я не вправе.
– Воля твоя, воевода. Но ежели передумаете… В общем, погожу я перед обратною дорогой. Поброжу здесь, не то чтоб долго, до заката. Авось одумаетесь.
– Спасибо тебе, Виктор.
– Не за что тут благодарить, – глухо ответил кузнец. – Ступайте отсюда на восток, держась по краю камышей, там мелко. Затем пройдете через россыпь островков, которые мы зовем Утины Лалы [97], и выйдете прямиком на Журавину воргу [98]. Это большой и каменистый взгорбок посередь трясины. Туды-то пришлые хороводцы и стремились угодить. Мнится мне, и звезда небесная туда же пала. И да пребудут с вами боги, меня они давно уже не жалуют.
– Бывай, кузнец! Доведется, и свидимся еще.
Виктор в сомнении покрутил головой.
– Прощайте, марьгородцы. Не помяну вас лихом.
Расставшись с кузнецом, отряд Всеволода вошел в туман болота, оставив позади потайное кладбище, скрытое под обличьем болотного отока. Горшная Скорбница проводила их молчанием, исходя дурманящим, ядовитым ароматом цветущего багульника.
Сквернолесье
С тех пор как Всеволод со своим отрядом пересек реку Итмень, окрестности все время менялись. Довелось им повидать и буреломную, непролазную чащобу, и красивый стройный лес краснодеревья, и мшарную пустошь, и зыбучий кёлёк. Однако еще ни разу, оказавшись в Заречье, они не видели столь сильных изменений, как сейчас. Да что там, никто из них отродясь не видел, чтобы природа принимала столь странные, химерические формы. Объяснение этому могло быть только одно…
Скверна.
Началось все с того, что привычная поверхность болота, представлявшая собой гнилостную жижу с вкраплением мохнатых кочек и кустиков осота, сменилась упругим полотном. Змеиные переплетения искрасна-синих волокон перемежались розовыми жгутиками, пузырчатыми наростами цвета спелой облепихи и подрагивающими буграми, похожими на пустулы в сыром мясе. Вся эта дрянь образовывала под ногами сплошной пружинистый ковер. Тут и там поодиночке или формируя замысловатые группы из странного мицелия росли диковинные растения. Если, конечно, это были растения, поскольку выглядели они вполне себе живыми созданиями. Некоторые из них отдаленно напоминали толстые побеги хвоща, украшенные серой бахромой велюмы [99], другие походили на огромные цветки росянки, третьи вообще имели загадочные, не поддающиеся описанию формы. Стоило людям подойти слишком близко, как животные-растения принимались двигаться. Поджимали выпуклые шляпки, сворачивали листья и мерно шевелили корнями. Некоторые порождения Скверны пытались спрятаться или уползти с дороги кметов. Выглядело это довольно жутко. Воины то и дело озирались и шептали про себя молитвы светлым богам.
Вперемежку с чужеродной растительностью из розового ковра торчали серые скелеты обычных деревьев: ольхи, осин и сосен. По мертвым и больным стволам ветвящейся грибницей взбиралась все та же розово-фиолетовая мерзость, что стелилась под ногами у людей. Местами кора порченых деревьев лопнула, обнажив оболонь. Из ран, окруженных черным ореолом, сочился тягучий сок ярко-желтого, режущего глаз цвета.
Да что там говорить, тут даже воздух был другим. Израненный, тяжелый, он пах теперь вовсе не болотом, а теплой сыростью и цветом дягиля. Сквозь всполохи в нем медленно парили, то оседая, то вновь взмывая вверх, мелкие хлопья какой-то взвеси, похожие на рваные кусочки полупрозрачной пленки. Попадая на одежду, доспехи и людей, они быстро растворялись, исчезая без следа, но все равно оставляя неприятные ощущения на коже. Люди непрестанно вздрагивали