– Поживем – увидим.
Митрий Калыга, хоть и старался это скрыть, выглядел сейчас действительно растерянным, действительно напуганным человеком. Он напрочь позабыл о своем бахвальстве, об обещании «гнать Скверну палкой, словно бешеного пса». Смерть друзей ударила по нему тараном, расставила все по своим местам. Переведя взгляд зеленых глаз с гридей на колдунью, он попытался увлечь с собой хотя бы ее:
– Государыня Врасопряха, вы же разумная женщина, к чему эта жертва? Пойдемте лучше с нами…
В ответ колдунья пренебрежительно рассмеялась.
– Ну уж нет, Калыга. В отличие от тебя, я помню о своем долге и ценю доктрины Хоровода сильнее, чем сохранность собственной шкуры. Так что нам с тобой не по пути!
– Ну и Бездна с вами! – зло выпалил Тютюря. – Вы все сдохнете! Слышите меня? Сдохнете зазря!
Возразить на это было нечего.
Грехи, что нам не замолить
Они отошли едва на четверть версты, когда наткнулись на лужи, заполненные кармином, месиво из бурой грязи, вытоптанный осот, разбросанные щиты и сломанные копья. Вот и все, что осталось от бравого отряда Остроги. Кто бы ни расправился с боярскими сынами, сделал это он чертовски быстро. Единственное, что вселяло надежду в сердце Всеволода, – это отсутствие тел на взлохмаченной земле. Проходя мимо побоища, отряд марьгородцев не стал задерживаться, чтобы осмотреть следы. И так было понятно, куда ушло то, что учинило здесь разгром. Черные глубокие выбоины в грязи убегали в сизое марево тумана.
Еще через неполную версту Виктор вывел их к Горшной Скорбнице. Очередному крохотному островку, поднявшему свою горбатую спину из обширного зареченского болота.
Несколько тонкостволых сосен невесть как укоренились на этом пятачке земли. Вязальными спицами они вздымали свои тощие голые кроны к скрытому туманом небу. И если ветви деревьев исчезали в дымной мгле, то корни их утопали в белом облаке.
Неистово цветущий багульник покрыл островок сплошным ковром пушистых, сладко пахнущих соцветий. Завораживающий, но опасный аромат окутал Горшную Скорбницу густой, тягучей патокой, восхитительно пьянящей, но жутко ядовитой. Прокладывая себе путь сквозь туман и белое кружево под ногами, отряд Всеволода взошел на остров.
Внезапно одноглазый Яков удивленно вскрикнул, указал на что-то у себя под сапогом. Тут же раздался тонкий, по-девчоночьи писклявый выкрик Врасопряхи, затем приглушенно выругался Борислав. Всеволод, не сходя с тропы, раздвинул гибкие стебли, украшенные круглыми коронами цветов. Из сплетения корней и палых веток на него уставились пустые глазницы полускрытого в земле черепа. Костям, похоже, был не один десяток лет. За это время они успели потемнеть, покрыться мелкой паутиной трещин и пятнами соли на выпуклых боках.
Череп явно принадлежал ребенку. Обескураженные возгласы гридей говорили о том, что страшные находки попадались здесь повсюду.
– Что это за место, Виктор? Куда ты нас привел? – тихо спросил воевода, кладя ладонь на рукоять меча.
Кузнец стоял, повернувшись к ним ссутуленной спиной. Всеволод заметил, что он держит в руках подкову. Держит крепко, стискивая ее до побелевших пальцев.
– Пятнадцать годков назад это приключилось, а помню все так, словно было давеча, – глухо, сдавленно выдавил из себя кузнец. – Вековали мы тогда не в этой волглой яме, а за Ясными борами вдоль опушки Тогучинского бора. Четыре деревни раскинулись аккурат вдоль тракта: Веретенка, Таловка, Малые Локти да Льниха. Рядышком они все стояли, и жили мы не то чтоб душа в душу, но мирно. Да и роднились меж весями часто, чего уж говорить. Моя Проша как раз из льниховских девок будет. Да уж, было время… зла не ведали.
Даже во время нашествия ордынцев горькая судьбина нас минула. То ли не заметили нас басурмане, то ли торопились, посчитав, что города богатые впереди их ждут. Не стали размениваться по мелочам. В любом случае, не тронули они ни одну из тогучинских деревень. Свезло тогда нам, прям необычайно, – горько усмехнулся Виктор, – но на том везение и кончилось. Еще война не отгремела, дымы по небу курились и лихой люд вперемешку с ратями по трактам шлялся, как заявился к нам во деревни молодой княжич Ярополк. Бойкий да ретивый, хоша и нога в лубках. В общем, не мудрствуя и не лукавя, начал он со своим людом деревни наши грабить. Отбирать все подчистую: крупы, жито, скот – от лошади до утки, – репу с брюквой. Все! И это после страды, под самую зиму…
Виктор прервался, с трудом преодолел сковавший горло спазм и продолжил:
– Некоторые из мужиков воспротивляться произволу стали, так их люди Ярополка, недолго думая, до смерти посекли. А Веретенку и Льниху вовсе по ветру пустили. Сожгли дотла. Так мы впервые столкнулись с княжьей волей.
– Вот, значит, откуда Ярополк взял провизию для беженцев. Вот как мор голодный в Марь-городе предотвратил. Я этого не знал… Был на Велесовом перевале с Андрогастом… – потирая лоб, пробормотал ошарашенный Всеволод.
– Никто не знал. Уж Ярополк об этом позаботился. Оставил нас на пепелище с голодухи подыхать. Что делать, видно, судьба крепачей такая – напасти мирские на своем горбе нести. Погоревали мы пару деньков, повыли бабы над убитыми, да и ушли как можно глубже в лес, в болота. Здесь жизнь, может, и не мед, но насилье и произвол токмо от медведя или нечисти лесной можно возыметь. В общем, здесь мы и остались.
После погромов, учиненных Ярополком, с четырех деревень осталося людей чуть больше сотни, кои не без убеждений Харитона – тиуна из Локтей – решили поселиться вместе на острове, где сейчас Барсучий Лог стоит. Вырыли землянки, лапотником и кураем их накрыли, торфу на обогрев успели насушить, даже духа-берегиню во березе приручили. Стало нам казаться, что все, прошли наши несчастья… А потом пришла зима. Лютая, как зверь.
Виктор замолчал, опустился на колени. Подкова в его грубых ладонях казалась серебряной бабочкой, присевшей на морщинистый и старый пень.
– В первый же месяц холодов мы подъели все съестное. Все, что смогли утаить от грабителей Ярополка, что удалось собрать, изловить и подстрелить в округе. Затем настала очередь кошек и собак, потом варили кору деревьев, мох, конскую упряжь, сапоги…
Виктор говорил медленно, роняя слова безучастно, будто рассказывая не о перенесенных бедах, а о будничных делах. Несмотря на его бесстрастный вид, Всеволод все равно заметил, с каким трудом и болью слова находят дорогу из уст кузнеца. Как дрожит его голос. А Виктор меж тем продолжал:
– Когда снег лег по колено, народ начал умирать. В основном старики да дети малые. Сызначала мы их на жальнике хоронили, могилы рыли