– Нам придется двигать мир.
Ее слова не вполне заставили его опешить, и если он выдал какие-то секреты, то наверняка сделал это намеренно (она не собиралась забывать о том, что он – анимация), но он все-таки кивнул и приветствовал ее столь же прямолинейно.
– Леди права.
– Но у мира нет двигателей, – сказала Риан.
«Ох, космос. Я ему нравлюсь», – подумала она. По крайней мере, ей показалось, что улыбка ангела свидетельствует именно об этом. Она не стала говорить ему о том, что он улыбается познаниям героя Ынга.
Он повел ее прочь от Тристена к столу и усадил ее на стул, который подвинул для нее. Она позволила усадить себя, радуясь тому, что оказалась рядом с Персеваль. А Самаэль сказал:
– А еще леди весьма наблюдательна. Видите ли, это действительно создает определенные затруднения. Потому что прежде всего нам придется продолжить ремонт мира.
Его заявление было встречено молчанием.
Словно ожидая, что Бенедик или Тристен вмешаются, Персеваль сказала:
– И как ты предполагаешь сделать это, сэр, если весь Двигатель и все твои братья за последние полтысячи солнечных лет сумели лишь поддержать в корабле жизнь и подлатать его?
– Метатрон умер, – сказал Самаэль. – И Сусабо, Ангел тяги, тоже. Мы отправимся в Двигатель и научим его обитателей лечить эти раны.
Риан пришлось ухватиться за предплечье Персеваль, чтобы не упасть.
– Это невозможно, – быстро и твердо сказала она, словно Голова – дворецкому. – Мы должны идти в Дом Власти. Там болезнь…
– Разве ты не хотела предотвратить войну?
– Откуда ты об этом знаешь?
Он коснулся мочки уха; ее вопрос явно его позабавил.
– Я же по-прежнему демиург. В любом случае лучший способ остановить войну – это доставить Персеваль в Двигатель.
– Но ведь кто-то в Двигателе предал ее, – сказала Риан.
Тристен положил руку на стол.
– У меня, как и у сэра Персеваль, есть дела во Власти, – напомнил он.
Бенедик кивнул.
– Брат, если ты вернешься во Власть, пока Командором остается Ариан, то такими делами лучше заниматься, когда за твоей спиной – армия.
Молчание. Риан сжала запястье Персеваль и не отпускала до тех пор, пока Персеваль не обхватила пальцы Риан, своими, более длинными. Тристен постучал по столу каждым ногтем по очереди, и Риан опустила взгляд. Как это предсказуемо. Мужчины объединились против них.
Затем, в наступившей тишине, снова появился слуга. Как всегда молчаливый, он поставил перед Риан тарелку с заменителем яйца и поджаренным хлебом и снова ускользнул.
Риан отпустила руку Персеваль и взяла вилку. Об усталости и раздражении нужно забыть: ей нужна пища. Она надеялась, что на кухне найдется добавка.
– Ну хорошо, – сказала Персеваль, снова спасая Риан. – Значит, пойдем в мой дом в Двигателе.
Как быстро текут года, как быстро ход времени теряет смысл. У каждого из нас есть цель; мы рождены, чтобы исполнить ее, мы созданы для этого, или нас притягивает к ней какое-то врожденное бесконечное желание, объяснить которое мы не в силах. Горстка несчастных должна самостоятельно найти ее – или создать, но число этих неудачников в наше время становится все меньше, ведь по милости наших предков мы созданы, чтобы занять свое место в системе мира.
У каждого из нас свое предназначение. Мы наперегонки мчимся к нашим целям, сражаемся за них, достигаем их.
Или терпим поражение.
Послушай, Персеваль. Ты слышишь, как перед тобой, перед звездами разворачивается твоя долгая, бессмертная жизнь?
Милая, у меня столько знаний, которые я должен передать тебе.
Молодежь не верит в финалы. Она не верит в смерть. Она не верит во время. От любого события ее отделяет вечность, и двадцать лет – это много.
В таких обстоятельствах апокалипсис может показаться притягательным. Смерть – это фетиш, легкий вкус жизни на грани.
Ее не существует.
И поэтому дни тянутся долго, и, хотя время удерживает нас, юных и умирающих, мы не чувствуем, как цепи тянут нас к концу.
Но старики, Персеваль… Старики простили время. Сколько бы времени у тебя ни было, его слишком мало. Даже если ты живешь тысячу лет – это почти удалось мне и точно удастся тебе – это неважно. Если ты не сдашься и не отложишь свои инструменты, если ты не станешь сидеть сложа руки, то, возлюбленная, в момент смерти ты все равно будешь чем-то занята.
Мир – это дыба, и все мы привязаны к ней.
И это прекрасно, это справедливо.
Ведь все спешат только тогда, когда времени совсем не осталось.
Прах ощутил чье-то присутствие где-то на периферии, и из завихрения воздуха послышался голос:
– Обдумываешь судьбы миров, мой дорогой брат?
– Азрафил, – ответил Прах. – Приветствую тебя, Ангел клинков. Я ждал брата Самаэля.
Прах прервал размышления и сгустился – не в своих покоях; Азрафил не обладал смелостью Самаэля и поэтому не решился зайти в домен Праха. Они встретились там, где их края соприкасались, в одной из пустот в великой модульной структуре мира.
Азрафила называли Ангелом клинков, но оружия он не носил. Когда он обрел плотную форму, то превратился в давно знакомый Праху аватар, и это заставило Праха на долю секунды задуматься. Почему они все еще выбирают человеческий облик, если так редко общаются с людьми?
Это, разумеется, было заложено в их дизайн. Неосознанное поведение.
Часть программы, своего рода «мусорная» ДНК.
Азрафил выбрал облик мужчины – хрупкого, не обладающего крепкими мускулами Самаэля. Его голая голова блестела, скорее отполированная, чем бритая. Он оделся в черное – перчатки, ботинки, длинное, похожее на колонну пальто с широкими лацканами – и это лишь подчеркивало его стройность. Он казался слишком маленьким, резко контрастирующим с аурой злобы, окружавшей его. Но Прах знал, что внешность обманчива.
– Полагаю, мы не будем спорить о том, в какой тяжелой ситуации мы оказались?
На сарказм – если судить по слегка прищурившемуся левому глазу Азрафила – Прах решил не реагировать.
– Тебе нужна помощь.
Это было неизбежно. Родные появлялись только в тех случаях, когда им что-то было нужно.
Азрафил улыбнулся; уголки его рта поднялись до ушей, и выражение лица стало жутким даже по стандартам ангелов.
– Знаешь, брат, я ведь не убил Метатрона. – Длинный палец в перчатке постучал по виску, точно по ямке клиновидной кости. – Я оставил его при себе, это очень удобно. И теперь у нас с ним все хорошо; с тех пор как мы повздорили, он ни разу не покинул меня.
– Полагаю, что это не угроза.
– Иаков, как можно считать мои слова угрозой, если