Персеваль была одета в черное. На ее плечах висели лямки, но Прах вежливо попросил Крыло снять с нее останки рюкзака, которое Крыло порвало в ходе борьбы. Крыло выплюнуло ошметки на пол, и, пока аватар Праха стоял над Персеваль, сам Прах отнес рюкзак на переработку.
Вдруг он понял, что его анкор почти не годится для смертных гостей. Практически одним движением он превратил себя в стул, стол, диван, принес чистую воду, фрукты и протеины.
А затем устроился поудобнее и стал ждать.
Через несколько минут она пошевелилась. Крыло и ее собственная колония симбионтов, теперь неразделимые, очищали кровь Персеваль, напитывали кислородом ее ткани, ремонтировали клеточные стенки, разорвавшиеся в ходе заморозки, ликвидировали урон, который нанесли организму его собственные вскипевшие жидкости. Ее травмы будут залечены еще до того, как она их ощутит.
Прах позаботится о том, чтобы Персеваль больше никогда не знала боли, никогда не голодала и ни в чем не сомневалась. И он постарается сделать так, чтобы она ни о чем не печалилась, хотя это гарантировать было сложнее.
Ее лоб не закрывали волосы, которые нужно убрать, но он все равно протер ее лоб прохладной влажной тряпкой.
– Просыпайся, любимая.
Ее веки открылись, словно ставни на окнах. Прах отличался богатым воображением; в его программе хранилась вся литература строителей, которая показалась ему ценной или интересной. На мгновение он представил себе, что видит солнца в ее глазах.
Но конечно, это был просто поэтический образ.
Но все, что, как ему казалось, он видел, умерло, когда она в страхе отстранилась от него.
– Не бойся, – сказал он. – Никто не причинит тебе вреда, Персеваль Конн, ведь для меня ты – драгоценность.
Она очнулась в тепле и комфорте, словно в материнских объятиях. Но что-то было не так – голос, рука на ее лбу. Открыв глаза, она не узнала ни комнату, ни человека, который стоял над ней. Повсюду были чужие, холодные запахи.
Нежилые запахи.
Мужчина был темноволосый, с прозрачными глазами, прекрасно одетый, некрасивый и невысокий. Он пробормотал какие-то нежные слова и снова погладил ее лицо.
Она немедленно ему поверила – и поняла, что никаких логически объяснимых причин верить ему нет.
– Риан?
– Она в безопасности, – ответил он. – И принцы тоже. Слуга моего брата защитил их.
– Слуга твоего брата…
– Самаэля. Василиск – его существо.
– Космос! – воскликнула Персеваль и в ужасе отпрянула. Ее эмоции требовали доверять ему, и ей было сложно думать и преодолевать их одновременно. Возможно, все дело в феромонах или же в эндорфиновом коктейле, который дают ей крылья-паразиты. Нужно было отрубить их раньше – там, на снегу, даже если в ее распоряжении был только затупившийся, сломанный клинок Тристена. – Ты – Прах.
– Иаков Прах, – сказал он. – Корабельный разум, душа корабля. Синтетическое сознание. Распределенный человек. Я к твоим услугам, любимая.
– Я не… – Что-то сдавило ей грудь, когда она собиралась сказать «не твоя любимая». Ей было больно.
Она ахнула.
Неужели именно так чувствовала себя Риан, когда Персеваль не захотела ее поцеловать?
Это просто коктейль химических веществ: дофамин, норэпинефрин, серотонин, окситоцин и вазопрессин. Просто препараты, воздействующие на мозг, – эволюционный ответ, призванный повлиять на существ, заинтересованных в собственном благополучии, метод заставить их рискнуть всем, чтобы произвести на свет потомство. Ее симбионт мог бы – и должен был – заблокировать это воздействие. Но на ее программу что-то повлияло.
Крыло. Ну конечно.
Персеваль стиснула зубы.
– Я не твоя любимая. Я не люблю тебя.
Она подалась бы назад, но ей помешало Крыло. Она словно пыталась вырваться из ватных уз; изловчившись, она могла бы ударить головой о подушку или лягнуть пятками кровать, но все остальные движения были ограничены.
Прах наклонился и поцеловал ее в лоб. Его губы оказались прохладными и упругими, нечеловечески идеальными, в то время как у Риан они были теплыми и влажными.
После короткого невинного поцелуя по ее телу покатилась волна тепла.
Персеваль плюнула Праху в лицо.
Попав в него, слюна исчезла; он с улыбкой отстранился.
– Любимая, – сказал он. – Заяви о своих правах на меня, и я исполню твою волю. Я твой по закону, по праву твоего происхождения. Просто позволь мне владеть тобой. Персеваль. Любимая.
Персеваль заскрипела зубами.
– Дай мне подняться. Твое чудовище причиняет мне боль, – сказала она.
– Ты не сможешь сбежать.
– Я уверена, что ты принял все меры предосторожности. Но пописать мне хотя бы можно?
* * *
Риан не смогла бы объяснить, как они добрались до шлюза. Как только декомпрессия закончилась – она произошла почти мгновенно, им удалось уцепиться за ручки на стенах разбитого тоннеля. Когда они оказались в безопасности, Гэвин сжался и крепко вцепился в рюкзак Риан.
Риан следовала за Бенедиком в зловещем молчании, а за ними шел Тристен. Она лезла вверх по ступеням, стараясь двигаться как можно быстрее, но при этом не натыкаться на ноги Бенедика. Когда труба разрушилась, сила тяжести исчезла, и Риан показалось, что отказали и индукционные поля, которые аккуратно манипулировали электромагнитным полем, защищая мир от радиации путевых звезд.
Как будто попадание в космос не было достаточной причиной для спешки.
Добравшись до конца трубы, Бенедик ввел на панели код от замка. Несмотря на то что внутри Риан уже находились симбионты, у нее закружилась голова от кислородного голодания. Она ждала, что сейчас замок сломается, что вырубится энергосистема. Она слишком остро ощущала всю хрупкость мира, понимала, сколько есть способов повредить его. И если уж начистоту, она почти заподозрила, что кто-то решил устроить диверсию.
Когда двери шлюза плавно открылись, не выпустив облако пара, ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не закричать. Бенедик потянул ее за собой; она повернулась и схватила Тристена за руку, чтобы, в свою очередь, помочь ему. И когда они оказались внутри, когда дверь закрылась, тишину пустоты сменило приятное шипение атмосферы. В ушах Риан что-то больно щелкнуло – наверное, так же, как и в тот момент, когда она прошла через декомпрессию. Просто чудо, что ее барабанные перепонки еще не порвались.
Но с другой стороны, возвышенные умеют удивлять.
Риан встряхнулась. Она уже слишком привыкла к этим мыслям о возвышенности, и…
…а разве она не должна к ним привыкнуть? Она ведь теперь возвышенная, верно? Неужели теперь ей нужно постоянно бояться своей