– Почему жители тех этажей не придут сюда? – спрашивает 501-й, не отрывая взгляда от парка.
Макс поворачивает к нему маску, молчит.
– Эти, – отвернувшись, кивает он за стекло, – были рождены в семьях ученых, художников и поэтов еще до начала демографической катастрофы. Их родители, чьи профессии очень ценились в век утопии, обеспечили чадам беззаботную жизнь в прекрасном парке. – Подумав, он добавляет: – Но сами чада не смогут передать свой статус потомкам. Видишь? В этом раю нет ни одного ребенка.
– Макс, ты не ответил… – говорит 501-й, но в эту минуту номер этажа приближается к единице, останавливается на нуле и уходит в минус – дивный сад за стеклом уплывает вверх.
* * *
Худой – чересчур худой – человек скрючился над зажатой между коленей черной коробкой. Из круглой сетки с хрипами и свистом вырывается русская речь:
«На ковре-вертолете
Мимо ра-ду-ги
Мы летим, а вы ползете.
Чудаки вы, чудаки!..» [2]
– Слышал такую? – говорит он, лукаво поглядывая снизу вверх через щели ромбовидной маски.
– Н-нет, – тянет Макс, задумчиво смотря мимо, в дальний угол станции, где вдоль стен расселись столетние старухи, лопоча между собой и зазывая каждого прохожего купить у них «американскии изделия!» и «овощи домашнии, не дрянь из всемогущей печки!».
– Надо? Такого в Системе не найдешь, – говорит худой и, получив кивок, шарит в висящих, как на вешалке, лохмотьях.
Макс достает небольшое продолговатое устройство, протягивает ему. Худой перестает шарить, берет устройство и вставляет в свою черную коробку, затем вновь лезет за пазуху.
– Где ж эта хреновина, черт ее дери…
501-й и Аманда стоят неподалеку. Она купила в автомате с напитками бутылочку ядовито-желтой жидкости, фосфоресцирующей во мраке станции, и жадно пьет, оттянув низ маски. Ее тонкая бледная шея содрогается при каждом глотке. А 501-й с интересом озирается вокруг.
Необычное место. Похоже на рынок из одной старой книги, но не под открытым небом, а под тоннами бетона, железа, стекла и полимеров вперемешку с людской массой на минус двадцать шестом этаже города. По словам Макса, здесь когда-то было метро. Теперь посреди платформы установлен телепорт, а вокруг него сгрудились торговцы. Они восседают в сколоченных из чего попало киосках, в притащенных непонятно откуда полицейских будках и ужасно древних сооружениях с табличкой «телефон», на раскладных табуретах и просто на земле, окруженные кучами хламообразного товара. Продают всё, начиная от всевозможных безделушек и заканчивая старыми электрокарами, припаркованными в тоннеле, где когда-то носился состав.
Китайская система оповещения – похоже, не автоматическая – визгливым женским голосом сообщает:
– Транзит из Японии. Прибудут… через тридцать секунд…
Остальные слова тонут в гомоне торговцев. Они уже устремили взгляд на телепорт, разгорающийся фиолетовым. На платформе появляются контуры человеческих фигур.
Аманда прижимается к 501-му.
– Это Ясуо решил назвать ее так, – шепчет она по-японски, уткнувшись ему в грудь. – Я предлагала назвать Киоко, но он настоял… Когда я забеременела, хотела избавиться, всё равно никто теперь не рожает. – Гейша недолго молчит, тяжело дыша, потом продолжает: – Но он уговорил, сказал, что всё будет хорошо… Первые месяцы скрывала от друзей и соседей, а потом… Надо мной даже смеялись: «Самоуверенная, глупая. Ладно еще лет двадцать назад пробовали, а теперь-то зачем?» И когда родила, живую, здоровенькую, никто не поверил. А я просто с ума сошла от счастья…
501-го переполняет жалость к девушке, но он не знает, что делать. Обнять ее? Сказать что-нибудь утешительное? Заверить, что всё будет хорошо?.. Он лишь стоит, растерянно смотря на прибывших японцев и на торговцев, наперебой предлагающих им купить чуть ли не душу.
– Вот! – раздается голос худого. В руках он держит белую карточку.
– Сколько? – спрашивает Макс.
– Двадцать. – Худой проводит пальцем по карточке и протягивает вперед.
Макс касается ее пальцем. Расчет произведен.
Худой, раскланиваясь, собирается уйти, но натыкается на пристальный взгляд, спохватывается и вынимает устройство Макса из своей коробки, всё еще зажатой между коленей.
– Пожалуйста, слушайте на здоровье…
Макс, забрав устройство, цепляет его за ухо.
– Транзит в Светлый Бор через пять минут, – раздается визгливый женский голос.
– Потом она часто болела… а детских врачей не найти. Но я сама была медсестрой, лечила как могла…
501-й замечает приближающегося Макса. Он хмуро смотрит на них.
– Аманда… – 501-й, испытывая неловкость, аккуратно пытается отстранить гейшу от себя.
– Мы подумали, что так будет лучше… что за ней не будут следить, как за остальными. Что она будет счастливее, не видя этот грязный мир. До пяти лет не выпускали из дома вообще, прятали от соседей, говорили, что погибла при рождении. Мы любили ее… так сильно любили…
Макса кто-то хватает за руку, останавливает. Он с раздражением вырывается.
– Эй, дружище, – говорит торговец по-китайски, нарисованная на маске улыбка чуть подсвечена неоном. – Хочешь расслабиться? Пилюли – высший сорт…
– А потом Ясуо убили. – Аманда, наконец, отступает на шаг и шепчет: – Моя доченька так любила дождь… видела в кино…
Она пытается осторожно поднять маску, но та соскакивает с головы и падает. Прохожие оглядываются, смотрят на незакрытое лицо: как неприлично!
– Что ты ей сделал? – Макс оказывается рядом и мечет свирепый взгляд в 501-го, подхватывая Аманду под руку.
– А я… – говорит та, судорожно вздыхая и прикрывая рот ладонью. – Я не уследила…
– Надень, смотрят же! – Макс подбирает маску гейши и злобно спрашивает 501-го: – Что ты ей сделал?!
– Ничего, – растерянно отвечает тот.
Макс угрожающе надвигается и резким движением прикладывает палец к уху с прикрепленным устройством.
– Вот же черт костлявый, – говорит он, уже забыв о 501-ом. – Неполную продал.
Он озирается, пытаясь высмотреть в толпе торгаша, но тщетно.
– Ладно, идемте. Скоро транзит.
Глава XI. Сол
1 сентября. Светлый Бор. 501-й
Яркая вспышка обрисовывает дождевые нити, и сквозь их сеть видны очертания небоскребов. Доносится гулкий раскат грома. Бледный свет редких фонарей, падая точно вокруг столбов, отражается от мокрого асфальта. Высотки замерли вдоль улицы молчаливыми монолитами. Почти все окна погашены, лишь немногие – на нижних этажах – озарены желтым. В них двигаются силуэты.
Улица большая: целый проспект с широкими тротуарами и шестиполосной дорогой, обсаженной высокими деревьями. Видно, что за растительностью давно не ухаживают: кроны разрослись, полностью затеняя тротуар; ветви дотянулись до окон и проникли внутрь квартир. Но жильцам, по-видимому, это не мешает.
За всё время, проведенное здесь,