– Если в храме откажут, тогда буду думать, – в моём голосе проскальзывает напряжение.
– Так… ладно. Разберёмся, – она снова осматривает меня с головы до ног. – Оделась правильно, это хорошо. Новенькие у нас носят яркий красный, как у тебя. Но чем опытнее и полезнее для общества старая дева, тем темнее её платье.
Теперь понятно, почему у наставницы тёмно-бордовый цвет. Она тут самая полезная. Эта мысль вызывает смешок, который мне едва удаётся подавить.
– Туфли жутко неудобные. Нет ли другой обуви? – с осторожностью спрашиваю я, боясь вызвать очередную волну негатива. – Кажется, не мой размер. При ходьбе больно. Благо, мы ехали в карете, но боюсь передвигаться пешком по посёлку мне будет тяжело.
– А ты как думала, милочка? Это усмирители гордыни. Ты должна растоптать свою обувь сама. Это моя придумка, за которую меня здорово похвалил прошлый князь.
Она придумала орудие пыток для новеньких и гордится этим? Видимо, моё лицо выдаёт эмоции, потому что взгляд лиры Дарины суровеет:
– И учти, увижу на тебе другие туфли – наказание будет суровым.
Наказание? Здесь наказывают? Мы все взрослые люди, что за бред-то такой? Ещё и этот садизм с обувью. Мне действительно больно ходить! Я терпела, потому что думала, проблема решится.
– У вас очень необычные способы усмирения гордыни, – выдавливаю я, глотая резкие слова, которые буквально встают в горле удушливым комом.
Она же просто больная!
– Знаю и без тебя, что хорошо справляюсь, – отрезает лира Дарина. – А теперь я озвучу тебе список правил. И учти, лучше их не нарушать.
Наставница перечисляет всё то, о чём говорил послушник. Выходить за пределы земель безмужних нельзя, ночью ходить нельзя, с мужчинами связываться нельзя и ещё несколько нюансов. Но больше всего меня поражает – есть сладкое нельзя. Оно развращает тело.
Но судя по упитанной тушке наставницы она ест много и досыта. Наверняка и шоколадом со сладкой выпечкой не брезгует. Но я оставляю свои догадки при себе, во избежание конфликта.
Лира Дарина рассказывает, что рынок в центре посёлка, там можно покупать продукты и вещи. Денег у меня пока нет, так что наведаюсь туда позже.
Насколько я понимаю, работа вообще не обязательна. Каждый может заниматься, чем хочет. Но какой тут выбор? Нужно ведь как-то существовать, значит вперёд на работу.
Когда наставница заканчивает зачитывать мне свод правил, она косится вправо и произносит:
– Я тебя поселила здесь, потому что там начинаются жилища таких, как ты.
– Каких «таких»? Вы о чём?
– Замеченных в прелюбодеянии, – таращит на меня глаза лира Дарина. – В тебе – незамужней – пустило корни мужское семя, тем самым ты навсегда поставила на себе невидимое клеймо распутницы.
Спасибо, что хоть мужское семя, а не плод от огненного змея. Надо будет познакомиться с соседками. Может они куда адекватнее этой лиры.
Я сдержанно улыбаюсь и примирительно произношу:
– Такова жизнь. Всякое бывает. Это малыш военачальника Норда.
От моих слов лиру Дарину аж перекашивает, она кривит губы и произносит:
– Вам распутницам лучше держаться вместе. Увижу, что оказываешь тлетворное влияние на других старых дев, не знавших мужчины, накажу. Лучше думай о ребёнке. В твоём возрасте опасно беременеть и рожать, ты уже стара. Выйдет из тебя уродец и будешь потом нести это бремя до конца своих дней.
– Знаете, что? Разберусь без вас, – не сдерживаясь, грубо отвечаю я и гневно сжимаю кулаки. – Дальше я как-нибудь сама, до свидания.
Я могу стерпеть, когда унижают меня, но малыша не позволю называть уродцем! Я уверена, что с ним всё в порядке.
– Я уйду, но сначала подпиши это, – наставница суёт мне в лицо какую-то бумажку, которую всё это время держала в руке.
– Что это?
– Мы каждый год выбираем новую верховную наставницу. Это голос за меня.
Я по инерции принимаю бумагу, но подписывать не спешу. Сначала вчитываюсь, к неудовольствию лиры Дарины.
– У вас нет оппонентов? Вы единственный кандидат?
– Да, только я. Подписывай.
Интересно, почему так? Неужели всех зашугала?
– Если вы не против, подпишу чуть позже в доме. И отдам вам завтра. Можно оставить лист?
Зубы лиры Дарины злобно клацают, но она кивает, разворачивается и идёт прочь. Ох, чувствую, я точно в любимчики не попаду.
Как только наставница уезжает, я поворачиваюсь к дому. Надо осмотреться. Правда в том, что я действительно не представляю, как жить в таких условиях. Нужно топить печь? Но как это делается? Наверняка в доме холодина. А еда? Я голодна, а у меня ведь совсем нет денег. И эти проклятые туфли…
***
Я подхожу к дому и толкаю дверь, которая тут же отдаёт протяжным скрипом. В тишине он звучит оглушающе.
Воздух в прихожей такой же температуры, что и уличный, и он пропитан сыростью. Пахнет старым деревом, пылью и легкой горечью трав. Внутри дом кажется еще меньше, чем снаружи, будто стены сжались.
Дерево на полу кое где потрескалось, всё выглядит старым. Из мебели в прихожей только грубо сколоченная широкая тумба, над которой прибиты ржавые гвозди для верхней одежды. В углу стоит метёлка из веток.
Я прохожу в комнату и уныние окончательно завладевает мной. И дело совсем не в том, что в домике нужно сделать уборку. Здесь всё очень ветхое.
Отдельной спальни нет, в одном углу стоит односпальная старая кровать со стулом вместо прикроватной тумбы. В другом углу простая печь, когда-то её белили, но она давно посерела. Дров для растопки я не могу найти. Думаю, их просто нет.
Ещё из мебели у меня есть стол, лавка, покрытая серой грязной тканью, и простой комод для вещей.
Я толкаю дальнюю дверь и передо мной предстаёт кухонька. Помещение маленькое и узкое с окнами-бойницами.
Шкафчика всего два и дверцы на них так перекошены, что грозят упасть в ближайшее время. Я с осторожностью открываю один шкаф и нахожу там глиняные горшки и остатки пыли, перемешанной с осыпавшимися сухими травами.
Открываю второй шкаф, там пара тарелок, несколько столовых приборов, и нож, который тупой даже на мой неискушённый взгляд.
Тут же стоит грубый, низкий столик из неровных досок. На его поверхности видны глубокие порезы и следы горячих горшков. В углу стола бывшая хозяйка дома оставила деревянную ступку с остатками размолотых трав.
Над столом пара полок, одна из которых слегка накренилась. На полках стоят маленькие плетёные корзинки, в которых раньше хранились овощи или сушёные