У меня другого пути, потому что проклятая метка на моей руке решила за меня. А теперь меня ждёт ещё одно клеймо.
Рагнар не торопит. Он стоит спокойно, уверенно. Его зелёные глаза смотрят вглубь меня.
Мужчины за столом шепчутся. Они не понимают, как женщина из земель безмужних может стать чем-то большим, чем чернорабочая. Думаю, они ждут, что я, не помня себя от счастья, соглашусь.
– Если я её приму, – произношу я, громко, отчётливо. – Это не значит, что я принадлежу тебе, князь.
Шёпот становится громче.
Но Рагнар нисколько не выражает недовольства или гнева.
– Нет, – на удивление быстро соглашается он. – Это значит, что ты под моим щитом, я буду защищать тебя.
В груди становится тесно, будто всё вокруг исчезает, остаётся только он и эта руна между нами.
Я киваю. Медленно. Осознанно.
– Тогда я принимаю.
Я протягиваю руку, сжимаю руну пальцами. Она прохладная. И надеваю её себе на шею, сама, а затем сажусь на своё место.
– Что же, весьма интересный обычай, – подаёт голос один из мужчин, в его тоне сквозит не столько восхищение, сколько холодный скепсис. – Только вот любопытно, приживётся ли он в наших землях.
Мужчина сидит дальше всех, с левой стороны, седеющий, с глазами цвета пепла. Он один из тех, кто ещё при прошлом князе вершил чужие судьбы. Остальные смотрят на него с уважением и выжидающе.
Рагнар переводит на него ледяной взгляд.
– Это обычай моего народа, я не предлагаю вам перенять его. Я предлагаю вам перенять отношение к женщинам и тем, кого вы зовёте старыми девами. Сегодня просто предлагаю, в дальнейшем, я буду приказывать.
Он говорит это без гнева. Без угрозы.
Некоторые мужчины переглядываются. Кто-то кривит губы, кто-то опускает взгляд.
Седовласый окидывает меня презрительным взглядом.
А я сижу, чувствуя на груди вес руны. Рагнар сделал первый шаг, пытаясь изменить что-то, но разве я могу молчать?
Я медленно поднимаюсь на ноги, глядя на того мужчину, который осмелился высказать недовольство вслух.
Да, он меня раздражает. Да, я считаю его лицом старого порядка. Того, что держится не на справедливости, а на удобстве.
Я выпрямляю спину и чувствую, как на меня устремляются взгляды – одни с интересом, другие с досадой, третьи с откровенным презрением.
Пусть. Пусть смотрят.
– А мне вот интересна ваша позиция, – медленно произношу я. – Вы считаете, что женщины, прошедшие через боль, лишения и работу в ядовитом цехе, хуже тех, кто по счастливой случайности вовремя нашёл мужа?
В зале снова тишина. Только потрескивают факелы.
Мужчина не отвечает сразу. Он глядит потрясённо, как и многие другие. Орм рядом со мной одобрительно улыбается.
Никто не ожидал, что я – жалкая старая дева – подам голос и осмелюсь спорить.
За этим столом самые влиятельные мужчины Мраколесья. Государственные дельцы, владельцы рудников, генералы, советники – те, кто привык приказывать женщинам, а не слушать их. Те, кто верит, что их слово весит больше, чем даже жизни всех старых дев из земель безмужних.
А теперь они смотрят на меня поражённо. Как на какую-то диковинку.
Трещина в многовековой стене уже пошла. Нужно лишь приложить еще немного усилий…
– Так могла сказать только женщина, – хмыкает тот самый седовласый мужчина. Он медленно встаёт, оправляя богатую накидку, и обводит зал снисходительным взглядом. – Вы говорите о страданиях старых дев, но забываете, что семьи и общество вкладывали в них, ожидая, что они станут жёнами и матерями. А они не оправдали ожиданий. Но долг-то возвращать нужно. Не могут же они до смерти быть бременем родственников? А мы ещё не берём в расчёт, что они одним своим нахождением в обществе отравляют умы молодых девушек кощунственными мыслями о том, что можно отказаться от самого важного и единственного долга женщины – быть женой и матерью. Старых дев надлежит изолировать.
Какой вздор! Я поджимаю губы, сдерживая рвущиеся наружу возмущённые слова.
Я не должна ссориться.
Я должна найти к ним подход.
Рагнар ничего не говорит, он слегка улыбается, глядя на меня. Он не планирует мне помогать в этой словесной перепалке.
– Не может такого быть, что каждая женщина сможет найти пару, – спокойно отвечаю я. – Не имею понятия, сколько мужчин и женщин в Мраколесье, но уж точно кому-то пары может и не хватить. Это банальная статистика и здравый смысл! К тому же, у меня есть подруга, с которой случилась беда, её изуродовал бывший жених. Ей нужно было больше времени, чтобы найти пару, но её просто забрали в земли безмужних.
Седовласый поворачивается ко мне, чуть склонив голову, как будто даже вежливо:
– Мы, лира, живём не в песне менестреля, а в реальном мире. Как бы то ни было, старые девы должны вносить свою лепту, иначе какой Мраколесью от них прок? Кто будет работать на фабрике, если не они? Кто будет собирать гибельник, когда у замужних – мужья и дети? Женщины старше двадцати восьми теряют способность к рождению нормального потомства. Их тела… – он делает паузу, будто подбирая слова, – увядают. Это природа, и спорить с ней глупо. Пусть внешне и женщина красива, внутри она словно гнилой фрукт.
Он смотрит на меня с жалостью, будто видит перед собой не человека, а сломанный ненужный предмет.
– Вы говорите, женщины увядают. Позвольте узнать, откуда вам это известно? Вы – лекарь? Исследователь? Вы держали в руках хотя бы один отчёт о здоровье? Нет. Всё, что у вас есть – это удобная легенда. Придуманная, чтобы оправдать рабство.
В зале повисает тяжёлая тишина. Седовласый чеканит, насупившись:
– Этот факт известен всем!
– Я могу разговаривать с вами предметно, могу предоставить вам отчёты о здоровье старых дев, могу пригласить лекаря, который подтвердит мои слова. Вы можете поехать со мной в земли безмужних и поговорить с женщинами, можете присутствовать на осмотре и диагностике их лекарем.
Я вижу, как коробит седовласого. Как он оскорблён тем,