Тяжелый, протяжный скрип, словно стон уставшего гиганта, пронесся над степью. Медленно, с неимоверным усилием, начали открываться главные ворота Азова.
Крепость сдавалась.
Ворота распахнулись, обнажив широкую, заваленную мусором и брошенным оружием площадь. Из крепости потянулись жидкие колонны сдающихся. Понуро опустив головы, с серыми от усталости и пережитого ужаса лицами, турки шли, стараясь не встречаться взглядом с теми, кто обрушил на них небесный гнев. Навстречу им входили наши войска. Без криков, без лишнего шума. На смену хаосу шел строгий, безмолвный порядок.
Все же мне удалось меньшей кровью забрать Азов.
Ко мне подошел азовский паша — седобородый, тучный старик в богатом, правда, потрепанном халате. На его лице была безграничная усталость и фаталистическое смирение. Он протянул мне витиевато украшенные ключи — атрибут власти, который меня интересовал меньше всего. Ох уж эти восточные расшаркивания.
— Возьми, победитель, — глухо произнес он на ломаном русском. — Аллах отвернулся от нас и отдал Азов в твои руки.
Я принял ключи, однако от его сабли, которую он снял с пояса, вежливо отказался, жестом указывая на возникшего рядом и довольного Орлова.
— Я — инженер, а не воин, почтенный паша. Трофеи — доблестным солдатам. Меня же интересует иное.
Оставив офицерам рутину капитуляции, я быстрым шагом направился вглубь крепости. Ни склады, ни казна меня не интересовали. Вместо хаоса боя — наконец-то понятная, системная задача. Поиск информации. Мой профиль.
— Василь! — бросил я Орлову на ходу. — Твоя группа — в порт. Немедленно. Перекрыть все выходы к морю. Каждого европейца, что найдете, — под замок. Инженер, лекарь — без разницы.
Орлов сорвался с места, увлекая за собой своих головорезов, а я в сопровождении нескольких гренадеров направился прямиком в комендатуру.
Кабинет паши был пропитан запахом розового масла. Приказав гренадерам охранять вход, я принялся за работу. Методично, ящик за ящиком, перебирал содержимое массивного дубового стола: какие-то документы на турецком, видимо приказы из Стамбула, отчеты о поставках, жалобы местных купцов — все не то. Простучав стены и осмотрев пол, я не нашел ничего. Уже почти отчаявшись и решив, что все ценное уничтожено, я собирался уходить, как мой взгляд выцепил одну из тяжелых дубовых панелей, обшивавших стену за столом. Она сидела не так плотно, как остальные. Зазор в долю миллиметра, но он был. Ну конечно. Не могли турки обойтись без тайников.
Поддев панель острием ножа, я с усилием сдвинул ее в сторону. За ней открылась неглубокая ниша, а в ней — небольшой, обтянутый кожей ларец. Вот оно.
В кабинет без стука вошел Орлов.
— Есть, ваше благородие! Взяли! Пытался уйти на турецкой фелюге прямо у пристани. Француз. Некий шевалье Дюпре. Грит, важная птица. Дерзится, кричит о нарушении всех законов.
— Хорошо, — не отрываясь от ларца, распорядился я. — Отведи в отдельную комнату. Никакого насилия. Дай воды, вина. Пусть успокоится. И найди мне толкового толмача с французского на всякий случай, вдруг по нашему не понимает.
Пока Орлов исполнял приказ, я вскрыл замок ларца. Внутри, аккуратными стопками, лежали письма, исписанные каллиграфическим почерком. На французском.
Вскоре появился и переводчик — молодой поручик из смоленских дворян, обучавшийся у французского умельца. Он принялся за работу, но уже через несколько минут замер и поднял на меня растерянный взгляд.
— Ваше благородие… Вы уверены, что мне стоит читать это вслух? Здесь… такие вещи…
— Читай, поручик, — твердо сказал я. — Все, что там написано. Дословно.
Он сглотнул и продолжил. Из обрывков фраз, деловых распоряжений и зашифрованных намеков складывалась неприглядная картина: переписка между каким-то Дюпре и кем-то из французского посольства в Стамбуле. Поставки «инструментов», «консультации по укреплению старых стен», необходимость «усилить южный бастион»… Прямых обвинений не было, однако факты кричали сами за себя: французские инженеры активно помогали нашему врагу.
Обман был очевиден. Но мотив? Зачем французам, в лице маркиза де Торси, уверявшему меня в дружбе, одновременно втыкать нож в спину? Была ли это личная инициатива посла в Стамбуле или целенаправленная политика всего французского двора?
Эти письма — часть головоломки. Главный ответ сидел под охраной в соседней комнате. Ответ знал шевалье Дюпре. Но пусть потомится, осознает масштаб бедствия. Сейчас лезть к нему без пыток — бессмысленно. А пытать я не хотел. И не из-за какого-либо человеколюбия (к врагам у меня пощады нет), а из-за того, что пытки не гарантируют правдивость сведений. Со страху могут всякого наболтать, а потом сиди и разбирай, где правда, а где ложь.
Турецкий флот (если таковым можно назвать четыре судна) сделали пару выстрелов в нашу сторону и ушли за горизонт. Сил у них на захват крепости не было, а попадать в зону обстрела артиллерии они не хотели.
К полудню следующего дня, когда разоружили последние турецкие отряды, по моему приказу забили общий сбор. Вся армия, выстроившись на огромной площади перед комендатурой, шумела от возбужденных перешепотываний: одержав невозможную победу, солдаты ждали, что скажет ее творец.
Стоило мне выйти на крыльцо, как стало тихо. По моему знаку конвой вывел вперед восьмерых офицеров во главе с полковником Сытиным. Руки связаны, мундиры помяты, лица землисто-серые — вчерашние судьи на месте подсудимых. Обведя взглядом застывшие ряды, я перевел его на понурых мятежников. Внутри шевельнулась злая, мстительная мысль. Казнить? Слишком просто. Да и не кровожадный я. И слишком почетно для него. Нет, он будет жить, каждый день видя дело моих рук, вспоминая свой позор. Наказание куда изощреннее смерти.
— За мятеж во время боя, — мой голос разнесся над площадью, — положена одна кара. Смерть.
Сытин вздрогнул, но головы не поднял.
— Вы подняли оружие на своего командира, — продолжал я, обращаясь уже непосредственно к ним, — и были готовы обречь всю эту армию на гибель ради своего упрямства. Вы поставили себя выше приказа Государя. За это нет прощения.
Я снова замолчал, позволяя тишине давить.
— Но, — повысив голос, прогремел я, — сегодня день великой победы русского оружия! И я не хочу омрачать этот день кровью, даже кровью предателей.
Подойдя к Сытину, я сам, своим ножом, перерезал веревки на его руках. Он отшатнулся, не веря своим глазам.
— Полковник Сытин, вы и ваши сообщники разжалуются в рядовые. Без права выслуги. Искупать свою вину перед Государем и Отечеством вы будете здесь, в Азове, на работах по восстановлению этих стен. Это мое решение. Государь, когда вернется, рассудит иначе — его воля. А до