День клонился к вечеру. Уставшее и блеклое солнце опускалось за лиман, окрашивая небо в холодные, фиолетовые тона. Работа в лагере затихала. Две уродливые башни и скелеты катапульт чернели на фоне заката, как памятники человеческому упрямству. Сытин, охрипший и бесконечно довольный собой, совершал последний обход своего детища. Он справился, подготовил плацдарм для штурма. Только старый полковник не знал, что его работа уже окончена, а эти сооружения станут сценой для представления, которое начнется с наступлением темноты. И аплодисментов на этой премьере не предвиделось.
Глубокая ночь окутала лагерь плотным покрывалом. Костры потухли, умолкли разговоры. Редкий кашель часового и тихое ржание лошадей нарушали тишину. В моем шатре, освещенном единственной сальной свечой, собрался весь цвет моей новой армии — дюжина молодых капитанов и поручиков, командиры ударных групп. Их лица, выхваченные из мрака неровным пламенем, были сосредоточеными. Ушла вчерашняя бесшабашность, на смену ей пришла готовность и, главное, вера. Наверное, в меня.
На столе перед нами лежала не карта. Она была бесполезна, на ней лишь камень и земля. Вместо нее я раскатал на всю длину свиток пергамента. Это был чудовищный гибрид инженерной схемы и нотного стана. Горизонтальные линии для каждой группы: «Сирены», «Ракеты-Парашюты», «Ракеты-Шутихи», «Барабаны Разина», «Группа Хвостова», «Группа Орлова». Вертикальные — минуты, секунды. А на пересечениях — знаки, мои условные символы. Восходящая спираль — «Начать вой». Раскрытый веер — «Залп осветительными». Сжатый кулак — «Начать шумовую атаку». Я собирался дирижировать действиями целой армии. В голове были именно такие образы. Уж слишком необычно для меня все это.
— Господа, — я обвел их взглядом. — Через два часа начнется представление. Успех зависит от точности, а не от храбрости и числа. Он зависит от того, насколько безупречно каждый из вас исполнит свою партию.
Я постучал по пергаменту.
— Час ноль — начало. Первыми вступаете вы, поручик Дубов. Ваша партия — «Глас Божий». Все пять установок должны завыть одновременно. — Это увертюра. Я подавил ухмылку. — Час ноль, минута первая. Вступает капитан Нелидов. Ваша партия — «Огненный змей». Пока их уши разрывает вой, ваши люди с трех направлений одновременно запускают ракеты. Не залпом, волнами. Первая — осветительные, с парашютами. Вторая и третья — шумовые и цветные. Вы должны ослепить их. Час ноль, минута пятая, — продолжал я, уже хмуро. — В игру вступает капитан Разин. Ваша задача: устройте такой тарарам, чтобы у турок не осталось сомнений о том, что главный штурм начался. Вы должны стянуть на себя все резервы, каждый ствол.
Гренадер со шрамом на лице медленно, со смаком усмехнулся. Эта роль ему явно нравилась.
— Час ноль, минута пятнадцатая. — Я посмотрел на капитана Хвостова и Василия Орлова. — Наступает время тишины. Вашей тишины. Под прикрытием этого всеобщего безумия ваши две группы начинают движение. У вас есть четверть часа. Ни крика, ни выстрела. Вы — призраки.
— Ваше благородие, — подал голос поручик Дубов, с сомнением разглядывая пергамент. — Замысел велик, спору нет. Но как же нам… угадать время? В такой суматохе да в темноте, минутой раньше, минутой позже — и все насмарку.
Вместо ответа я подошел к походному сундуку и достал из него дюжину небольших деревянных приборов, похожих на песочные часы, но устроенных сложнее. Я поставил один на стол. Это была моя последняя разработка — откалиброванные водяные часы. Простая система из двух медных сосудов и тонкой, выверенной до сотой доли дюйма трубки.
— За час до начала мы их одновременно запустим. Вода будет капать, отмеряя время. На каждом приборе нанесены риски, соответствующие вашему «вступлению». Вы будете смотреть не на небо и не на врага. Вы будете смотреть на эту медную каплю. Она — ваш дирижер.
Дубов взял один из приборов, с недоверием повертел в руках.
— Хитро, ваше благородие. А не подведет ли эта штуковина? Замерзнет вода, аль еще что.
— Не замерзнет, Дубов, я добавил в воду спирт из своей фляги. А если серьезно — эти часы надежнее любого человека. У них нет нервов. Они не испугаются и не побегут. Доверьтесь им больше, чем себе. Единственная его слабость — не трясите.
Они разбирали часы с благоговением, словно это были хитроумные талисманы.
— А что, если они не испугаются? — вдруг тихо спросил Хвостов, чей отряд должен был идти на самый рискованный участок.
Я посмотрел на него.
— Они люди, капитан. А человек — это биологическая система, которую можно перегрузить. Мы не будем их пугать. Мы отключим им сенсоры. Зальем глаза неестественным светом, чтобы зрачки не успевали адаптироваться. Забьем уши звуком такой частоты, который вызывает тошноту и головокружение. Лишим их возможности общаться, отдавать приказы, понимать, что происходит. Мы не штурмуем крепость. Мы проводим ей лоботомию. Это такое вскрытие черепа. Вы должны перегрузить их систему, вызвать каскадный сбой. Чтобы каждый их солдат, офицер, паша чувствовал одно — на них обрушился ад.
В палатке стало тихо. Капитан Разин медленно провел рукой по лицу со шрамом, словно стирая с него привычное выражение вояки, и на его месте проступила маска сосредоточенного исполнителя. Хвостов непроизвольно сжал эфес шпаги. Они приняли эту новую философию войны.
— Разойтись, — скомандовал я. — Исполнять. И да поможет нам Бог.
Они уходили один за другим, растворяясь в ночной тьме. Каждый уносил с собой точное знание того, когда и как им надо действовать. Когда за пологом стихли последние шаги, я позволил себе на мгновение прикрыть глаза. Руки слегка дрожали от чудовищного напряжения. Я заложил в этот механизм сотни переменных: точность часов, прочность ракет, смелость людей… Но была одна переменная, которую я не мог контролировать — случай. Проклятый человеческий фактор. И от него сейчас зависело все.
Я открыл глаза. Свеча почти догорела. Пора. Занавес поднимается.
За час до рассвета. Самое темное, самое глухое время ночи. Лагерь замер. Он словно перестал дышать, превратившись в единый, напряженный организм, приготовившийся к