Тот темный декабрьский вечер 1994 года Пашутин помнил так ясно, словно это было вчера. Правда, с годами стал сомневаться, точны ли его воспоминания. Во-первых, он был нетрезв. Во-вторых, последующие годы работы в уголовном розыске научили, что здоровая психика – верный страж у ворот памяти. Этот страж строго оценивает поступающую информацию и безжалостно отсеивает все, что может помешать человеку жить в комфортной ему картине мира.
Виталька тоже был под градусом. Выпили они в тот вечер примерно поровну, но Крюков был намного крепче в смысле устойчивости к алкоголю. Они шли в сторону метро, чтобы разъехаться по домам, но когда проходили через какой-то двор с детской площадкой, Виталька предложил «догнаться на дорожку перед разлукой» и вытащил из внутреннего кармана зимней куртки непочатую бутылку. И когда только успел! Юра идею поддержал с энтузиазмом: сегодня им удалось раскрыть разбойное нападение и задержать двоих налетчиков, начальство похвалило, так что повод отпраздновать вполне законный. Начали отмечать в отделе, всем составом, но ведь можно и продолжить, почему нет?
Они устроились на низенькой скамеечке и успели сделать всего по одному глотку прямо из горла, когда появились эти четверо. Ни Юра, ни Виталий их даже не заметили. Парни были крупными, один выглядел особенно здоровенным. Начали, как часто бывает, с предложения поделиться выпивкой. Виталька ответил что-то грубое, и уже в следующую секунду Юра оказался лежащим ничком на снегу, а Крюков отбивался от всех четверых. Пашутин поднялся, тоже ввязался в драку, получил несколько ощутимых ударов и вдруг вспомнил про табельный пистолет. Недолго думая, расстегнул куртку, вытащил оружие из наплечной кобуры и заорал во всю глотку: «Стрелять буду!» Самый здоровенный из нападавших развернулся и двинулся прямо на него. Юре казалось, что надвигается огромная туша, которая сейчас его просто раздавит. «В воздух, – пронеслось в голове, – надо первый выстрел в воздух». И тут же выстрелил. Но не вверх.
Туша будто споткнулась и грузно осела на снег. Остальные трое на мгновение замерли и тут же побежали. Пашутин плохо понимал происходящее, только слышал у самого уха голос Витальки:
– Стреляй, идиот, сделай второй выстрел! Да стреляй же, черт тебя дери! Юрка!
Он не мог сообразить, о чем толкует Крюков, просто стоял как истукан и смотрел на неподвижное тело, которое теперь уже не казалось таким огромным и устрашающим, как минуту назад. Крюков вырвал у него пистолет и выстрелил в воздух.
– Я его убил, да? – проговорил Юра, с трудом шевеля губами. – Теперь меня посадят?
Виталий, матерясь сквозь зубы, вытащил из кармана «Моторолу», выдвинул длинную тонкую антенну и позвонил в дежурку. Потом наклонился над лежащим, проверил пульс на шее, ощупал одежду, проверил карманы.
– Вроде живой пока. И оружия у него нет. Значит, так, Юрка, слушай сюда. Ты хоть что-то соображаешь?
– Плохо, – честно признался Пашутин.
– Ну, ты уж напрягись как-нибудь, времени совсем мало, сейчас группа подвалит и скорая. Слушай и запоминай: они напали, началась драка, ты хотел их остановить, сделал предупредительный в воздух, просто чтобы напугать. Тебя сбили с ног, пистолет выпал, я его поднял и выстрелил в этого борова, который собирался тебе череп проломить. Все понял? Не перепутаешь? Главное: ты стрелял в воздух. Ты никого не убивал.
– А ты? – с ужасом спросил Юра, не веря своим ушам. – Думаешь, выкрутишься? У тебя есть ходы, чтобы все спустили на тормозах?
– Да по барабану, – Виталий сплюнул на снег. – Все равно срок дадут, но есть маза сделать так, чтобы небольшой. За тебя вписываться не станут, а за меня братаны впишутся, занесут кому надо, чтобы не зверствовали. Терпила без оружия, мы не имели права применять табельное, так что зона светит по-любасу. Но мне не страшно, я буду хорошо сидеть, пацаны позаботятся, а ты зону не выдержишь, к тому же у тебя Танька беременная. Ну и вообще, ты парень конкретный, тебе прямой путь в начальники, а я так и так из ментовки ушел бы, не сегодня – так завтра.
Послышался приближающийся вой милицейской сирены.
– О, наши на подходе, – сказал Крюков. – Короче, вали все на меня.
Пашутин быстро трезвел. То, что говорил Виталий, казалось немыслимым, невозможным. И неправильным.
– Так нельзя, – сказал он. Не очень, впрочем, уверенно.
– Так можно, Юр. И так нужно. Первый выстрел в воздух – твой. Второй – мой. Не перепутай. Если кто что слышал, то подтвердит, что ты предупреждал и что было два выстрела, – быстро и напористо заговорил Крюков. – Если кто что и видел, то не разобрал, здесь темень – глаз коли, и ни одного целого фонаря, все побиты.
– А те трое? Что они скажут? Их же вычислить – как два пальца.
– Да пусть говорят что хотят. Они – голытьба уголовная, а мы – опера, к тому же вину признаем. Следаку без разницы, кто из нас двоих стрелял, ему важно дело закрыть, а уж суду тем более фиолетово.
Он хотел еще что-то добавить, но во двор въехала и с визгом остановилась милицейская машина.
– Ну, погнали, – сказал Виталий.
В его голосе Пашутин не услышал обреченности, только веселье и азарт.
Дальше все происходило примерно так, как Крюков и говорил. Потерпевший выжил, но не смог уверенно вспомнить, кто именно в него выстрелил, ибо был сильно пьян. Да и в пылу групповой драки не больно-то разберешь кто, что и когда. Дело осложнилось, однако, тем, что он оказался несовершеннолетним, восемнадцать ему должно было исполниться только через три месяца. Ростом под метр девяносто, весом под центнер, парень не вылезал из подвальной «качалки»