Ставлю стул у ее кровати. Сажусь. Смотрю на нее прямо.
- Чтобы ты померла и снилась мне потом в кошмарах? – говорю, не в силах скрыть издевку. - Извини, не доставлю тебе такого удовольствия.
Ее губы слабо шевелятся, пытаясь сложиться в подобие улыбки.
- Ты уже шутишь со мной.
- Нет, - отрезаю я. – Мне не смешно. Я пришла для того, чтобы попрощаться. Решила лично поставить точку в наших взаимоотношениях.
И вот оно. Маска обиженной всеми девочки съезжает. В ее глазах мелькает настоящий, животный страх. Она понимает. Понимает, что я говорю правду. Что ее спектакль я вижу насквозь и аплодисментов не будет.
Ее рука, холодная и липкая, внезапно нащупывает мою, сжимает пальцы с неожиданной силой.
- Нет! Карина, нет! - ее голос срывается на визгливую мольбу. Слезы, настоящие на этот раз, катятся по щекам, оставляя блестящие дорожки на серой коже. - Ты не понимаешь! Я люблю тебя! Ты для меня все, ты всех мне заменила! И маму, и бабушку, и подруг! Мне так не хватало тебя, так не хватало! Ты моя семья!
Я не отдергиваю руку. Просто смотрю на ее пальцы, впившиеся в меня, как когти. Смотрю спокойно, почти с научным интересом.
- И ты так по-родственному решила меня отблагодарить? - голос мой ровный, будто я читаю доклад. - Умно, Леночка. И очень трогательно.
- Карина, не надо так! - она всхлипывает, прижимая мою руку к своей щеке. Ее кожа горячая, мои пальцы ледяные. - Я просто хотела, чтобы меня любили! Тебя любят, у тебя есть все! Неужели я не достойна хоть капли этого? Хоть чуточку любви?
Наконец я медленно высвобождаюсь из ее хватки.
- Нет, Лена, - говорю, чеканя каждое слово, - Ты не хотела любви. Ты хотела забрать все то, что принадлежало мне. Любовь стояла здесь на самом последнем месте. Пропустив вперед желание получить комфорт, поддержку, обожание, подарки, деньги, власть. Вот чего ты хотела. И самое смешное, - я позволяю себе легкую, холодную улыбку, - я бы могла помочь тебе прийти к этому честно. Но ты ведь самая умная. Решила идти короткой дорожкой. Удачи тебе на ней. И смотри, не поскользнись.
Я встаю. Отодвигаю стул. Ее глаза расширяются от ужаса. Она пытается схватить меня за край плаща.
- Нет! Если ты уйдешь... если ты бросишь меня сейчас... - ее голос дрожит, переходит на шепот, полный наигранного, отчаянного трагизма. - Я не буду принимать лечение! Я умру!
Мой взгляд скользит по палате. Пожилая женщина перестала смотреть в стену. Две другие притихли, не скрывая любопытства. Даже та, в лохмотьях, повернула голову в нашу сторону. Хорошо. Пусть видят. Пусть запомнят, что я здесь ни при чем.
Я поворачиваюсь к Лене и смотрю на нее в последний раз.
- Ты не поняла, - говорю я с искренним недоумением. – Ты не можешь манипулировать своим состоянием, потому что мне правда плевать, на все, что связано с тобою. Что ты будешь с собой делать и как дальше жить. Ты занимаешь последнее место в моей картине мира. Нет, даже лучше - тебя там вообще нет. Делай что хочешь. Никто тебя спасать не будет.
Я делаю паузу, давая этим словам достичь цели. Вижу, как они вбиваются в ее сознание, как гвозди.
- А если вдруг доведешь начатое до конца, - добавляю я уже почти мягко, с ледяным спокойствием, - подумай о том, что и оплакивать тебя тоже некому. И все это - результат твоих трудов, Лена. Нет ни одного человека, кто бы хорошо к тебе относился. Подумай об этом. И измени хоть что-то, пока еще не стало поздно.
Я разворачиваюсь и выхожу из палаты. Не оглядываюсь. Ее тихий, захлебывающийся плач остается позади, поглощаемый больничной тишиной.
В коридоре, прислонившись к стене, меня ждет Влад. Он не задает вопросов, просто смотрит на мое лицо, читает по нему все, что нужно, сухо кивает, берет под локоть. Его молчаливая поддержка - единственное, что не дает сорваться в истерику.
Он ведет меня в кабинет главного врача. Кажется, тот, кто звонил мне, просил зайти на личный разговор. Что ж, пускай.
За столом сидит мужчина с лицом бульдога, щеки висят вниз под глазами гигантские мешки. Такому врачу и самому бы здоровье проверить.
Он смотрит на меня с неодобрением, так, будто я лично заставила Лену сделать то, что она сделала.
- Резникова пока остается у нас, но долго я ее держать не смогу, - начинает он, отчеканивая слова. – Для начала нужно получить оставшиеся анализы. Но жизни, в целом, ничего не угрожает. - Он делает паузу, тяжело вздыхает. – Как вы понимаете, мы обязаны сообщить в полицию о подобном случае. И, по-хорошему, отсюда ей дорога в психдиспансер.
Я молча киваю. Мне все равно. Пусть хоть на Луну ее отправит. Влад, просматривая бумаги и медицинские заключения по Лене, вдруг берет небольшую пластиковую баночку из-под лекарств. Пустую.
- Она это приняла? - он медленно, по слогам читает название. Его брови удивленно ползут вверх. - Господи. Чудо, что она в принципе выжила после такого!
Врач снимает очки и устало трет переносицу.
- Ну, от поноса в наше время не умирают. Не в моей клинике так точно. Хотя обезвожена ваша Лена сильно. Будем капать дня два, иначе никак.
В воздухе повисает недоуменная тишина.
- От какого поноса? - слышу я свой собственный голос. Мозг отказывается складывать слова в предложение, смысл их от меня ускользает.
Врач смотрит на меня с плохо скрываемым раздражением.
- Обычного. Точнее, необычного. - Он тяжело вздыхает, будто объясняет урок глупым детям. - Вроде все взрослые люди, но творите какую-то дичь. Неужели вы не знаете, что нельзя хранить одни лекарства в упаковках от других? Хорошо, что у вас вместо статинов в этой баночке оказалось слабительное. А если бы наоборот?
Хорошо, что я сижу. Плохо, что не лежу. Сейчас бы прилечь, в таком состоянии я соображаю быстрее.
- Я... ничего не понимаю, - это все, что я могу выдавить из себя. – Какие слабительные? Откуда у Лены вообще статины? У нас