„Научись познавать себя!“ продолжает одна из ее подруг, пленная рабыня, как и первая. „Научись познавать себя! И тогда только действуй! Действуй, сообразуясь с твоими желаниями, но берегись оскорбить твоего соседа“».
Наша современная мораль не могла бы ничего прибавить к этой последней формуле и не имеет более полного правила. Самое большее – она могла бы расширить смысл слова «сосед», возвысить, облегчить, сделать более тонким и чутким смысл слова «оскорбить». Итак, книга, где находятся эти слова, – памятник ужаса, крови, слез, деспотизма и порабощения, прикрытый цветами и выражениями мудрости. Рабыни являются провозвестницами этих слов. Купец покупает их, неизвестно где, и перепродает старухе, обучающей их, или дающей им возможность изучить поэзию, философию, всю мудрость Востока, чтоб сделать из них со временем дар, достойный царя. Когда воспитание закончено и красота и мудрость жертв возбуждают восхищение всех близких, находчивая и предусмотрительная старуха предлагает их, действительно, в дар правосудному, премудрому царю. Когда же премудрый и правосудный царь насладится их девственностью и будет жаждать иной любви, он подарит их, вероятно (ибо я не помню совсем точно продолжения истории, но такова неизменная судьба всех женщин в этих чудесных легендах), своим визирям. Визири же променяют их на сосуд с благовониями или пояс, украшенный драгоценными камнями, в том случае, если не отошлют их куда-нибудь в даль, чтоб потешить могучего покровителя или гнусного, но опасного соперника. Они же, вопрошающие свою совесть и читающие в совести других людей, задумывающиеся над прекраснейшими и величайшими задачами правосудия и нравственности народов и людей, – они не бросают даже и взгляда на свою судьбу, не подозревают ни на минуту ужасной, выносимой ими, несправедливости. Все те, кто их слушает, любит, ими восхищается или понимает, не подозревает ее точно так же. Мы же, удивляющиеся и также раздумывающие на тему о справедливости, доброте, жалости и любви, ничуть не гарантированы от того, что наш общественный строй покажется в один прекрасный день нашим потомкам столь же неутешительным зрелищем.
XXVIII
Трудно нам вообразить себе идеальное правосудие, так как все наши мысли, возносящиеся к нему, встречают препятствие во образе несправедливости, среди которой мы все еще живем. Нам незнакомы законы и новые соотношения, которые появятся, когда не будет более неравенства и несчастий, вменяемых в вину людям, и когда каждый, сообразно с правилом эволюционной морали, «пожнет добрые или худые плоды своей собственной натуры и последствия, отсюда проистекающие». В настоящую минуту это не так, и можно сказать, что для большинства людей «соотношение между поведением и его последствиями», по выражению Спенсера, в материальной области существует лишь как нечто шуточное, произвольное и несправедливое. Не дерзко ли было бы питать надежду, что наши мысли справедливы, когда тело каждого из нас всецело погрязло в несправедливости? Одни из нас страдают, другие пользуются выгодами своего положения; усилия одних вознаграждаются щедрою рукою, а других чересчур мало; одни являются существами привилегированными, другие лишенными всего. Мы можем попробовать освободить нашу мысль от этой закоренелой несправедливости, чересчур живучего остатка «низкого уровня человеческой нравственности», свойственного первобытным породам. Но тщетно было бы думать, что она в состоянии иметь ту же силу, ту же независимость, ту же проницательность и способность достичь тех же результатов, как в том случае, если б эта несправедливость вовсе не существовала. Лишь робко и неуверенно пробует частица человеческой мысли подняться выше уровня действительности. Человеческая мысль может совершить многое; она произвела в конце концов изумительные улучшения многого, что считалось неизменным в породах и расах. Но и в то мгновение, когда она замышляет какое-либо преобразование, предвидит его, надеется на его осуществление, она все же подчиняется власти и манере видеть, чувствовать и воображать того самого, что хочет изменить. Несмотря ни на что, она почти всецело принадлежит тому самому, что собирается преобразовать. Мысль человеческая создана скорее объяснять, обсуждать и приводить в порядок то, что уже было;