II
Но я не имею намерения теряться, вслед за многими другими, в решениях самой неразрешимой загадки. Не станем же больше говорить о ней, кроме того разве, что Время есть тайна, которую мы произвольно разделили на прошлое и будущее, чтобы попробовать что-либо понять в ней. Само по себе, почти вероятно, что существует лишь необъятное Настоящее, вечное, незыблемое, где все, что было, и что будет, непреложно, и где завтра, за исключением мимолетного человеческого разума, не отличается от вчера или сегодня.
Человек словно всегда чувствовал, что лишь простой недостаток его разума отделяет его от будущего. Он знает, что оно близко, живое, действительное и законченное, скрыто за чем-то в роде стены, вокруг которой не перестает он вращаться с самых первых дней своего появления на земле. Или скорее, он ощущает его в себе, знает, что оно известно частице его самого, но это знание, возбуждающее и беспокойное, не может достигнуть по слишком узким каналам до его чувств, до его сознания, которое является единственным местом, где знание приобретает имя, делается полезной силой и получает, так сказать, право гражданства в человеке. Словно отблески или случайные мимолетные течения проникают в его мозг будущие годы, которыми он полон, и настойчивая действительность которых окружает его со всех сторон. Он удивляется, что необычайная случайность почти герметически закрыла для будущего его мозг, в котором это будущее всецело погружено, подобно тому, как запечатанный сосуд, погруженный в самую глубину чудовищного моря, которое подавляет его, бросает или ласкает тысячью своих волн, и все же с ним не смешивается. Во все времена он пробовал найти трещинки в этой стене, вызвать приток извне в этот сосуд, проникнуть через перегородку, разделяющую его разум, который не знает почти ничего, от его инстинкта, который знает все, но не может воспользоваться своим знанием. Это удавалось ему, как кажется, не раз. Существовали ясновидящие, пророки, сибиллы, пифии, которым болезнь или нервная система, непроизвольно или искусственно повышенная, позволяли устанавливать необычайный сообщения между сознательным и бессознательным, жизнью отдельной личности и целой породы, между человеком и скрытым божеством.
Они сохранили столь неопровержимые свидетельства этой возможности, как ни одно другое историческое свидетельство. С другой стороны, так как эти странные истолкователи, эти таинственные исторические субъекты, в нервной системе которых обращались и перемешивались таким образом настоящее и будущее, были редки, то открыли, или вообразили, что открыли эмпирические приемы, чтобы постараться почти механически разгадать вечно существующую и раздражающую загадку будущего.
Льстили себя возможностью вопрошать таким образом бессознательную науку вещей и животных. Отсюда появилось истолкование будущего по полету птиц, внутренностями приносимых жертв, течению созвездий, огню, воде, снам, и все способы гадания, переданные нам авторами античного мира.
III
Мне показалось любопытным разыскать, на чем остановилась теперь эта наука о будущем. Ей не хватает ныне былых величия и смелости. Она не составляет более части общественной и религиозной жизни наций. Настоящее и прошлое разоблачают перед нами столько удивительного, что мы довольствуемся этим для утоления нашей жажды чудес. Поглощенные тем, что есть, или что было, мы почти отказались вопрошать о том, что могло бы быть, или что будет. Между тем, старая почтенная наука, так глубоко вкоренившаяся в непогрешимом инстинкте человека, не покинута. Она только не проявляется на свет Божий. Она скрылась в самых темных уголках, в самой вульгарной, легковерной, невежественной и презираемой среде. Она пускает в ход простодушные, ребяческие средства, – и все-таки она также подвинулась до известной степени вперед. Она пренебрегает большею частью приемов первобытного божества; она усвоила себе другие, часто странные и смешные, и сумела воспользоваться несколькими открытиями, которые нимало не были ей предназначены.
По этим-то темным закоулкам я и следил за нею. Мне хотелось ее увидеть не в книгах, а на деле, в реальной жизни, между скромными верующими, которые верят в нее, и просят у нее ежедневно совета или ободрения.
Я пошел туда охотно, неверующим, но готовым верить, без предвзятой мысли и приготовленной заранее усмешки, ибо, если и не надо слепо допускать возможности всякого чуда, то еще хуже, ничего не видя, смеяться над ним; во всяком же упорном заблуждении скрывается обыкновенно превосходная истина, которая ожидает часа своего появления на свет.
IV
Немногие города доставили бы мне более обширное и плодоносное поле для исследования, как Париж. Там-то и принялся я за свои изыскания. Для начала я выбрал момент, когда предприятие, осуществление которого (зависевшее не от меня одного), долженствовавшее иметь для меня большое значение, висело на волоске. Я не стану входить в подробности дела, которое само по себе не представляет интереса. Достаточно знать, что вокруг этого проекта тысяча интриг и несколько могучих и враждебных сил вечно находились в борьбе с моею волей. Силы уравновешивались, и, сообразно с человеческой логикой, невозможно было предвидеть, на какую сторону склонится победа. Мне надо было, таким образом, поставить будущему весьма определенные вопросы, что является необходимым условием, ибо если многие жалуются, что оно ничего не хочет им ответить, то часто потому, что вопрошают в ту минуту, когда ничего не подготовляется на горизонте их существования.
Я попеременно обращался к астрологам, хиромантикам, простым, устарелым и пришедшим в упадок сибиллам, которые воображают, будто умеют угадывать будущее на картах, кофейной гуще, форме яичного белка, распущенного в стакане воды и т. д. (Ничем не должно пренебрегать, и если обстановка подчас странна, то случается, что частица истины скрывается иной раз под самыми нелепыми действиями). Особенно же посещал я наиболее знаменитых из прорицательниц, которые под именем сомнамбул, ясновидящих, медиумов и т. д., умеют сообщить своему сознанию сознание и даже частицу бессознательного чувства тех, кто у них спрашивает, и которые, в сущности, являются самыми прямыми преемницами древних пифий.
Я встретил в этом неуравновешенном мирке массу коварства, притворства и грубой лжи. Но мне представился также случай изучить там поближе некоторые любопытные и неоспоримые явления. Их недостаточно, чтобы решить вопрос, дана ли человеку возможность приподнимать ту ткань иллюзий, что скрывает от него будущее, но они бросают довольно странный свет на то, что происходит в месте, которое мы считаем самым неприкосновенным, я хочу сказать во святом святых «Сокровенного Храма», куда наши интимнейшие мысли и подчиняющиеся им неведомые силы входят и выходят помимо нашего желания и ощупью отыскивают таинственный путь, ведущий