— Слушай, ты каменный, что ли?
Но тут Рышанек вздрогнул, схватил меня за руку… Честное слово! Глаза у него — как у ястреба… Глубоко внизу под нами, в отдалении на равнине, вот так, к юго-западу, выскочил крохотный огонек или почти искорка, не больше чем огонек грошовой свечки. Один только миг — и вдруг все небо разверзлось!
Отроду я ничего подобного не видывал: от земли оторвался огромный огненный столб, точно распахнулись врата преисподней; он взвился вверх, как ракета, рассыпался во все стороны, и в ту же минуту небо заполыхало пламенем. Наш дедушка рассказывал о таких огненных столбах, которые, мол, в старину стояли в небе и предвещали войну. Ну, черт побери, это был столб так столб! Дедушка бы на карачках ползал! И еще два раза взлетел огонь, а зарево тем временем разлилось во всю ширину — на полнеба — и полегоньку поднималось все выше.
Сердце у меня захолонуло, я онемел, только вцепился в рукав Рышанеку. Рышанек вскочил — огонь отражался у него в глазах, — втянул в себя воздух, точно испуганный олень… Тут послышался откуда-то из глубины глухой гул, и земля содрогнулась.
Я не знаю, что я сделал в ту минуту, а Рышанек, этот браконьер несчастный, вдруг бросился мне на шею и давай меня целовать. Я даже перепугался — еще задушит, пожалуй. И тут мы, старые дурни, стали целоваться, словно Еник с Марженкой в «Проданной невесте», как их рисуют на фарфоровых кружках, и давай плясать на вырубке, будто два медведя.
— Подарки! Лесник! Подарки! — вопил Рышанек, точно с ума спятил.
И я тоже:
— Фейерверки! Все в клочья разнесли золотые ребята!
Мы возились, пока совсем не запыхались, а снег вокруг утоптали, словно стадо коров у одной кормушки. И глаза у нас у обоих блестели, как у кошек, но только от слез. Я не совру вам нисколько, мы ревели, будто малые дети, от радости, что наши тоже не сдаются перед этими гитлеровскими бандитами, что золотые русские ребята дают нам такие замечательные уроки, как бить этих зловредных гадов, что распоряжаются в нашей стране, что… что… Ну, словом, когда парни утром вернулись целы и невредимы, — так мы на радостях как следует промочили глотку. Это была аллилуйя, черт возьми, век не забуду…
И пан Громек, точно у него вдруг ужасно пересохло в горле, шумно втянул в себя одним духом все, что было в кружке.
— А что было дальше? — спросил кто-то.
Пан Громек только глазами повел:
— Ну, что могло быть? Высидели эти ангелы в нашем полесье до самого мая и здорово насолили фашисту — такого и не придумаешь.
Потом он пригладил рыжие усы, потыкал пальцем в потухшую трубку и добавил осторожно:
— Да, нелегальщины у нас не было, для нее наши места не приспособлены. Зато приключений, дай бог всякому!
Перевод В. Чешихиной.
Карел Брадач {119}
ТРИ ТЕАТРАЛЬНЫХ ПЕРСОНАЖА ИЩУТ АВТОРА
(Совсем не по Пиранделло написал Карел Брадач)
Г о в о р и т п о л о ж и т е л ь н ы й г е р о й:
О зритель, подружись со мной:
Я положительный герой.
Жизнь делает свою работу, —
Я ж не меняюсь ни на йоту.
Я смел, с проверенным нутром,
Насквозь пропитан я добром,
В поступках я сверхблагороден;
Чтоб описать меня — негоден
Язык обыкновенный. Я ж —
Весьма идейный персонаж!
Я вездесущ, и всем при этом
Готов помочь своим советом,
И все проблемы бытия,
Играючи, решаю я.
Я мастерски срываю маски
С вредителей любой окраски,
С измены, вьющейся вокруг.
Не знаю я любовных мук,
Сего мещанского занятья, —
Но под конец в мои объятья,
Достоинств всяческих полна,
Поспешно падает она.
Вот видите, какой я цельный,
Прямолинейный, твердый, дельный?!
Я был всегда героем дня,
По сцене знают все меня.
Один и тот же — год за годом! —
Брожу по селам и заводам,
Для перемен неуязвим…
И впредь надеюсь быть таким!
Что? Я простой шаблон? Постойте,
Меня вниманьем удостойте,
Поверьте автору хоть раз —
Меня он знает лучше вас.
Г о в о р и т о т р и ц а т е л ь н ы й п е р с о н а ж:
Я тип не очень-то примерный,
Преотрицательный, прескверный,
Из негодяев негодяй!
Когда кулак я — так и знай,
Что, восхваляя труд в артели,
Я жгу стога на самом деле,
Своей рукой иль похитрей —
Через церковных сторожей.
Когда в цеху иль в гуще стройки
Меня рисует автор бойкий,
То, не без умысла, и тут
Меня к вредительству, к измене
Все обстоятельства ведут,
Как то случается на сцене.
И женщинам, как первый плут,
Увы, опасен я не мене.
Хотя врага в моем лице
Разоблачают лишь в конце,
Но с первой же картины зритель
Угадывает: я вредитель,
Поскольку страсти сатаны
В моих чертах отражены.
Я личность не простого склада!
Довольно одного лишь взгляда,
Чтоб все мои поступки впредь
За автора предусмотреть.
Что? Я простой шаблон? Постойте,
Меня вниманьем удостойте,
Поверьте автору хоть раз —
Меня он знает лучше вас!
Г о в о р и т к о л е б л ю щ и й с я, н о п е р е р о ж д а ю щ и й с я в п о л о ж и т е л ь н ы й п е р с о н а ж:
Я здесь и там, я их и ваш —
Колеблющийся персонаж.
Не осуждайте, что сначала
Меня судьба со злом связала,
Ведь обещаньем всяких благ
Меня заманивает враг,
И я колеблюсь. Колебанье —
Мой способ жить, мое призванье.
Не зная правды до конца,
Я верю слухам подлеца.
А он проведал, в чем я грешен,
В чем был когда-либо замешан,
И вот теперь, когда сойти
Готов я с ложного пути,
Меня сдавил, как мерзкий спрут, он,
Его сетями я опутан,
По горло погрузился в грязь!
Но, постепенно ободрясь,
Перерождаясь, прозревая,
Раскусываю негодяя,
И в третьем акте рвется