– В туалет-то мне можно? – Посмотрела на лысого.
В ответ тот лишь качнул головой в сторону, указав на грязный кусок ткани, натянутый на тонкой веревке почти у самого потолка. Получалась эдакая шторка, которой и полы мыли, и руки об нее вытирали и, судя по пятнам, чего только с ней не делали. Жизнь ее помотала.
Лицо непроизвольно скривилось. Сразу представила, какой душок исходил от этого куска ткани. А что за ней может скрываться, приходилось только догадываться. Чтобы преодолеть путь до этой шторки, нужно было еще встать, а затекшие мышцы не хотели слушаться.
Пришлось прибегнуть к старому и проверенному методу, хорошенько постучать по ногам кулаком, и при этом вытерпеть удивленный взгляд лысого. Он от такого действия аж рот приоткрыл, сверкая деснами.
Ха, как бы он удивился, если бы я начала полы мыть. Вот уж, чего здесь по-настоящему не хватало, стопы буквально прилипали к поверхности обработанного дерева, собирая каждую соринку. Здесь и песок, и застывшая грязь, какая-то гнилая листва, маленькие камушки, которые первым делом впивались в кожу.
Шипя и фыркая, добралась до ужасной шторки, брезгливо отодвинула ее в сторону и громко возмутилась:
– Чума – болотная. – Рыкнула, узрев глиняный горшок, размером с приличный тазик.
Лысый тихо похрюкивал от смеха. Конечно, не ему жизнью предстояло рисковать, чтобы естественную нужду справить. В тот момент была не против даже просто сбегать в кустики. А осознав, что лопуховыми листьями здесь заменяли туалетную бумагу, искренне посочувствовала Линее, ее идея с побегом уже не казалась глупой. Все же быть съеденной медведем, не худший исход, когда на горизонте маячила дизентерия.
Повздыхала, поматерилась и махнула на все рукой. Бывали в моей жизни ситуёвины и похуже, два брака за плечами и лихие девяностые, а это вам не шутки. У меня ведь из родни только дед и бабка были, а мать свалила в закат к своему американ бою. Родного отца никогда не видела, он для меня оставался существом эфемерным.
Чего только в жизни не было, и самогоном торговала по малолетству, и пирожками на вокзале, а все к одному, деньги зарабатывала. С малых лет приходилось трудиться, да так и вошло в привычку, батрачить не покладая рук. Комнату в общаге получила в семнадцать лет по чистой случайности. Деда с бабкой не стало, а их участок и кривой домик быстро к рукам прибрали. Меня хотели забрать в интернат, но посмотрели, что на ребенка я никак не тяну, и махнули рукой.
Образования у меня не было, а кушать хотелось всегда, вот и приходилось работать, как вол. Сначала, чтобы мужа художника прокормить, который почему не насыщался чувством прекрасного, а требовал мясо и побольше. Послала его, Малевича недоделанного, вместе с его картинами, захламившими комнату в общаге и весь общий коридор.
Глупая была, в восемнадцать лет все в розовых тонах и с бабочками в животе. Влюбилась, думала, вдвоем проще выживать, а оказалось, что только больше себя на дно опускала.
Клялась, божилась, что ни за что моей ноги в ЗАГСе больше не будет, и все равно в этот капкан угодила. И не к абы кому, к целому бизнесмену-погорельцу, но распинался он знатно, небо в алмазах обещал, а все, что поимела с него: тулуп. А уж сколько он продуктов съедал, пришлось даже на вторую работу устроиться, словно за ротой солдат замужем побывала. Еще и дружков своих кормил.
Терпение лопнуло через два года такой жизни, отправила второго мужа пинком под зад, прямо в чем был: в дырявых семенниках в горошек, а следом и скромные пожитки. Так нет же, он еще и палку колбасы сумел украсть напоследок. Куда он только ее засунуть умудрился, гад эдакий.
И на кой ляд такие мужики? Всю жизнь только и потратила, чтобы кормить кого-то и носки стирать, а уж о большем и не мечтала. Из долгов выбиралась с потом и кровью, кем только не работала. Разве меня можно напугать грязным глиняным горшком и разваливающейся хаткой? Нет, а вот замужеством очень даже.
Еще раз взглянув на лысого, скривилась. Упаси боги от такого муженька, чуть не по его, как прихлопнет, так и мокрого места не останется. С виду здоровый детина, а чуть приглядишься – малахольный и болезный, еще и порку любит. Чур меня от такого счастья.
Давненько я так не молилась, чтобы женишком не этот был, а лучше холостой оставаться. А как это сделать понятия не имела. На Линею возлагали большие надежды все сельчане. С чего бы вдруг никто не объяснил.
Как это часто бывает, время полетело со страшной силой. Так как кормить меня не спешили, заняла себя другим делом, решила обыскать домик с молчаливого согласия своего стража. Он не мешал мне совать свой нос в каждый шкафчик и полочку.
Ладно, их было не так уж и много. Всего-то один грубо сколоченный шкаф, но в нем нашлись ботинки точно на мою ногу, и одно женское платье, а остальное принадлежало папане: мужские рубашки, штаны, несколько жилеток. Словно не я была девицей на выданье, а он.
С одеждой разобралась и решила исследовать печь и ее окрестности. На русскую печку она совсем не тянула, так, жалкое подобие камина, с выступающей верхней частью, в которую вмонтирован толстый кусок металла. Это и плита, и духовка, в нижней части можно на открытом огне готовить, да и сверху жар хороший, были бы сковороды так, и пожарить что-нибудь можно.
Из утвари нашла пару котелков, кувшинчиков и большой чан с чем-то перебродившим. Вонища от него стояла такая, что чуть на тот свет не отправилась, даже лысый скривился. Ух, вот оно, оружие массового поражения.
Еду так и не нашла, кроме мешочка крупы, непонятного происхождения и дубовой, засоленной рыбехи времен палеозойской эры, выглядела она ровесницей мамонтов и пахла так же. В общем-то, в этом доме все источало не самые приятные ароматы, по-хорошему эту хату не отмывать, а сжигать надо и заново отстраивать. Местные со мной бы не согласились, вон лысый, сидел и носа не кривил, привык, бедолага.
Ближе к вечеру, когда я вся уже измаялась, а сторож наотрез отказался идти на контакт, в дом ввалились три “кумушки”. Дамы пенсионного возраста в цветастых юбках, длинных шубах, и взглядами мясников-потрошителей. Их-то кормили получше меня, даже щеки умудрились отъесть. Совсем мне эти дамочки не понравились, хотя бы потому, что от них пахло горячим хлебом, а есть хотелось так сильно, что готова