Так и так, деньги у сына вашего были, приказал он все семье его отдать. И мне за ту работу хорошо уплачено, благодарствуйте, да и прощайте. Хорошо, что ехать не пришлось невесть куда, да вас разыскивать.
Не надеялся Михайла уцелеть в ту ночь. Знал, что ежели жив останется, то чудом будет великим. А денег-то он собрал достаточно, надеялся с Устиньей убежать…
Что ж.
Когда нет — то и на все плевать!
А только кто голодал, да холодал, тот и цену деньгам хорошо знает. Не бросать же, и в монастырь их Михайла отдавать не захотел. Навидался он попов в странствиях своих
Оттого и на хитрость пошел. Заплатил он одному человечку, который делами тайными занимался. Заплатил, с просьбой, когда помрет Михайла, к его семье съездить, деньги им передать.
Так оно и вышло.
И Михайлу не пощадила жизнь, и человечек… не смог он сразу поехать. Пока розыск учинял, пока разбирался, куда ехать, тут уж Ижорские и сами на Ладогу приехали.
Проверил он все еще раз, да и принес матери Михайлы деньги. И письмецо с ними короткое.
Прочитала его Надежда, слезами улилась.
Матушка моя любимая!
Прости меня, дурака, да помолись за меня. Сестренок поцелуй, братишек. Бате о деньгах не говори, пропьет еще, а мАлым приданое надобно. Да и тебе хорошо бы чего на старость иметь.
Ввязался я в дело страшное, и свернуть уж не смогу. Чует сердце смертушку.
Прости, что знать о себе не давал, дураком я был. Когда уцелею, приеду к вам, заберу вас на Ладогу. А когда не получится — все одно, люблю я вас. Только сейчас это понял.
Сын твой непутевый, Михайла.
Хотел Михайла и Устинье грамотку написать, тогда, не осмелился. Более того, не надо ему было.
И он любил, и она о том знала… чего еще-то?
О чем пергамент марать?
Матушка — то дело другое… только на грани смерти осознал Михайла, что другим тоже больно бывает. Что-то понял, переосмыслил, и успел в последнюю минуту. Везде успел.
Надежда ту грамотку до конца жизни сохранила, в гроб приказала к себе положить. А еще…
Михайла — в семье Ижорских родовым именем стало.
Денег Михайла столько семье оставил, что и на обзаведение парням хватило, и дело свое открыть, и девкам на богатое приданое, с которым их в богатые семьи купеческие взяли…
Все у них хорошо сложилось. А спустя несколько десятилетий Ижорские и не раз еще род свой прославят. И адмирал знаменитый из их рода выйдет, и гордиться своим предком, хоть и не прямым, будет, не ведая правды. Да и не нужна она им. Ни к чему.
* * *
— Тужься, Устенька! НУ!!!
— Ой, мамочки!!! Аййййййй!!!
Орала Устя от души.
Не довелось ей в той жизни рожать, только ребеночка терять на раннем сроке. Тоже больно, а все ж не так.
А в той жизни… да что ж он здоровый-то такой⁉
Бооооооольно!
ААААААААА!!!
— НУ!!!
Агафья за руку внучку схватила, силой своей кольнула, заставляя вспомнить, что волхва она, не овца жертвенная — и Устя невольно и свою силу на волю отпустила.
И та вспыхнула под сердцем черным огнем
Боль так полоснула, что в глазах потемнело.
И одновременно с этой вспышкой раздался крик младенца.
— УУУУУААААААА!!!
Орал только что рожденный Сокол с такой душой, что все палаты, небось, слышали!
Что далее было, Устя почти и не чуяла. Как ребенка ей дали — вот тут поняла.
Маленький, красненький, волосы темные, а глаза — серые, как у отца его. Ровно небо грозовое.
И кряхтит грозно, и в грудь сразу впился — понимать же надо! Он родился, он трудился, а его еще и не кормят⁉ Тут кто хочешь заорет!
Переодеть Устю уж не успели, Борис влетел на крик детский, яростный.
— Устёнушка!!!
А Устя полулежала, и мужу улыбалась ласково.
— Боря… на тебя он похож.
Подошел Борис Иоаннович, на сына посмотрел, на жену… и столько счастья в его глазах было, что не сдержалась Устя — заплакала.
— Боренька…
В той жизни она от горя да тоски смертной плакала, в этой от счастья. А все одно слезы катятся, только почему-то сладкие они на вкус.
Малыш нахмурился, капля ему на нос упала, не понравилась, закряхтел недовольно…
— Маленький такой… спасибо, любимая…
И по столице ударили колокола, возвещая — есть у царской четы наследник. Есть новый государь из рода Сокола! Царевич Алексей Борисович!
Рядом Агафья улыбалась.
Она от внучки не отходила. Чувствовала она себя уж вовсе слабой, понимала, что недолго ей осталось, может, год, а может, и того нет. И радовалась, что малыша успела на руках подержать.
Счастье же.
Настоящее счастье.
* * *
Два года еще проживет Агафья Пантелеевна, и Мишеньку успеет потискать, и на маленького Алешеньку налюбоваться, и даже на второго малыша, которого Устинья через полтора года родит. На младенчика Дмитрия Борисовича…
А потом уйдет к себе однажды в опочивальню, да и не выйдет оттуда. Время пришло.
Отнесут ее в рощу, да там и похоронят. И прорастет над старой волхвой белая березка.
И побегут годы.
Победы и радости, болезни и горести, ничего царскую семью не минует.
Восемь детей родит мужу своему государыня Устинья Алексеевна, любовью народной будет пользоваться. Пятеро мальчиков, трое девочек. К девочкам едва ли не с рождения присватываться начнут принцы заграничные, но тут уж Борис жестко поставит.
Вот будет малышкам по шестнадцать, там они себе и выберут мужей. А до той поры… не надо нам такой похабени, как у вас, в иноземщине, когда детей с колыбели сговаривают, а потом Бог по-своему решает. Пусть в возраст войдут.
И верно, выйдет одна из царевен росских замуж за друга своего, за маленького Егора Утятьева. Вторая все ж уедет в далекую Франконию, там и прославится одной из самых просвещенных государынь франконских, а третья дар Агафьи унаследует.
Какое уж тут замужество!
Только Роща, только учеба…
Туда ее и повезет Устинья, когда младшенькая первую кровь уронит, и встретит их чуточку постаревшая, да все еще крепкая Добряна.
И встретит, и царевну Агафью рада видеть будет, и учить ее будет… не желает ли покамест царевна по роще погулять? Вдруг да приглянется ей чего?
Агафья убежала радостно, Добряна Устинье только кружку с соком березовым протянула, только разговор начать хотела, как из рощи