А приневолит — и не откажешься.
Сейчас Устя это понимала.
Верка — та готова была на купол храма влезть и оттуда орать от счастья, что боярин ее выбрал. Смотрела презрительно, подарки клянчила, наушничала, подличала.
Настасья просто терпела.
За то Устя ей помочь и собиралась.
— Боярышня! Я для вас… что хотите сделаю!
— Спасибо, Настасья. Да есть у меня все, разве с платьями мне поможешь. Такую вышивку, как ты умеешь, никто не повторит, руки у тебя золотые.
Настасья вздохнула.
— Добрая ты, боярышня. Дай Бог тебе жениха хорошего. Царевича-королевича…
Устя поморщилась.
Царевича… дал уже! Отворотясь не насмотришься!
— Али не по норову он тебе? — прищурилась Настасья.
Почему Устя откровенничать решила? Она и сама не знала.
— Мое дело отца слушать. А люб, не люб… что у меня воли, что у тебя.
— И то верно, боярышня. Неуж не люб тебе другой никто? Сестра твоя — та себе милого дружка нашла, а ты, смотрю, нет.
— Сестра?
— Не знала ты?
Устя головой качнула.
Прабабушка говорила про Аксинью, да Устя попросту забыла. Тут все одно к одному и легло. Батюшка приехал, прабабушка уехала, потом боярин Раенский с визитом… теперь вот, все подворье на ушах стоит. Платья шьют, суетятся… Аксинья и из головы вылетела.
— Я и не подумала. Говори, что знаешь?
Настасья тоже таить не стала.
— Знаю. Встречаются они малым не каждый день, на сеновале.
— Ох, Ксюха!
— Вроде как до бесчестья у них не дошло. Но Егор…
— Егор тоже знает?
— Тут такое дело, боярышня…
Настасья рассказывала честно.
Конюх Егор ей люб был давно. Только вот он холоп, она холопка, над ними боярская воля. Куда тут денешься. А потом еще люба она оказалась боярину.
Егор тогда чуть с ума не сошел, Настасья его кое-как утешала. Говорила, что натешится с ней боярин, да и выкинет. А коли сейчас попробовать у него игрушку отбить — пропадут они оба.
Егор умом все это понимал, а сердце-то не каменное!
Вот и бегала к нему Настасья, боялась, что любимый натворит что-нибудь… а бегать-то как? Скажет кто боярину, что полюбовницу он с конюхом делит — обоим головы бы не сносить!
Приходилось таиться, да по сторонам оглядываться.
Вот, в одну из ночей Настасья и заметила Аксинью. Которая точно так же кралась, оглядывалась — и направлялась на сеновал.
Какая бы женщина устояла?
Настасья исключением не оказалась. Егор ее в ту ночь не дождался, Настасья занималась более важным делом. Подсматривала и подслушивала.
Как она поняла, Аксинья и Михайла…
— КТО!?!
Устинье чуть дурно не стало.
— Михайлой она его зовет, боярышня.
— Оххххх…
— Никак знаешь ты его?
— Волосы светлые, глаза зеленые, высокий…
— Глаза не видела, темно было. А волосы светлые и высокий. И вроде как из царевичевых ближников он, сам говорил.
— Он…
— Боярышня?
Устя дышала. Ровно и размеренно.
— Ты… уффф говори, Настасья. Уффф… Слово даю, уфффф, молчать буду. Уфффф… Дурной то человек…
Настасья только головой покачала.
Чудит боярышня. А и то, коли сестра с каким поганцем свяжется, тут всем достанется.
— Он ей рассказывает, как любит. И она ему тоже. Целуются иногда. А вот до греха плотского у них вроде и не дошло. Она бы и не против, да он останавливает.
— Сволочь. Уфффф…
— Может и так, боярышня. Встречаются они не так, чтобы часто, но раз в пять — десять дней увидятся обязательно.
Устя медленно кивнула. Сердце чуточку успокоилось, черный огонь внутри больше не обжигал.
Ах ты ж мразь такая!
Что ж ты с моей сестрой-то делаешь⁈ Ненавижу, Жива-Матушка, как же я его НЕНАВИЖУ!!! До крика, до безумия, до черной волны, которая застилает разум, стоит только ту последнюю ночь вспомнить — и вой к небу рвется, ровно волчий.
Не спущуууууу!
Не прощууууу!
И за сестру — тоже спрошу!
— Как Михайла на подворье к нам попадает — знаешь?
— Нет, боярышня.
— Настя… вот что. Три рубля хочешь? На обзаведение?
— Хочу, боярышня.
— Узнай, как он на подворье попадает. Попроси Егора своего поглядеть за Аксиньей, и сама постарайся. А за мной не пропадет.
— Я вам и так отслужу, боярышня. Вы нам с Егором жизнь спасли.
Устя коснулась руки холопки.
— За то, что я сделала, Настасья, ты со мной полностью расплатилась. Я тебе должна.
— Поговорю я с Егором. Они уж дней шесть не виделись, со дня на день должны.
— Хотела бы я их застать. Раньше, чем батюшка…
Настасья задумалась.
— Не знаю, боярышня. Я с Егором поговорю, а дальше — только молиться и останется.
Устя кивнула. Можно и помолиться. Но Михайла…
Аксинья…
Да что ж она, дурочка, не думает ни о чем⁈ Он же… она же…
Матушка-Жива, да что ж это делается-то⁈
* * *
— Боренька, нельзя нам сегодня. Разве что рядом полежим…
— Маринушка моя. Мне с тобой всегда радостно, русалочка моя.
Царица Марина опустилась на кровать.
— Хоть побыть рядышком.
Борис тоже вытянулся на кровати, притянул супругу к себе.
— Ребеночка от тебя хочу, Маринушка. А лучше двоих или троих.
— Я ведь говорила, Боренька, не лгала тебе изначально. Я у матушки одна получилась. В роду нашем бабы поздно созревают, поздно рожают, но и старятся тоже поздно. Рожу я тебе еще… подожди чуточку.
— Буду ждать, сколько скажешь. Только сына мне подари. Или дочку, с такими же глазищами, как у тебя.
— Подарю, Боренька. Бог даст, и двоих подарю, и троих. Может, и мне на богомолье съездить? Ты поедешь в один монастырь, ну и я тут, рядышком?
— Расставаться с тобой не хочу. Даже на день, даже на час. Уж сколько лет вместе, а я без тебя сам не свой делаюсь.
Царица приподнялась на постели скользнула губами по губам…
— Я на пару дней, Боренька. Помолюсь, да и вернусь. Пожалуйста!
— Ну коли просишь…
— Отпустишь?
— Ждать буду.
— Любый мой….
Губы скользили по мужскому телу.
— Нельзя ведь.