Наверное.
— Знаю. Потому и не гоню от себя. Но еще раз случится — не помилую.
Руди согласно кивнул.
— Твой приказ — закон, государь.
— Вот и не забывай о том, — бросил Фёдор.
— Когда позволит царевич слово молвить…
Про Михайлу все забыли, а вот он в стороне от событий не остался.
И попросту расспросил холопов! С собой Илья никого не взял, ну так боярыня позаботилась, нужный слушок пустила.
— Позволю? — заинтересовался Фёдор.
— Устинья Алексеевна от татей сбежала, когда на них медведь напал. Поняла, что другого случая не будет, и в лес кинулась.
— Так.
— Вышла к Ладоге, а потом и к городу. В пригороде остановилась у одной семьи, весточку домой послала, чтобы по городу в обтрепках не идти, не позориться.
— Разумно, — согласился Истерман.
— Царевич, не вели казнить, а только отправил бы ты ей ее потерю? Небогаты Заболоцкие, а иголки тонкие, шелк да стеклярус иноземные, я чай, денег стоят немалых?
Фёдор согласно кивнул Михайле.
— Ты предложил — тебе и выполнять. Денег дам. Сходи в торговые ряды, купи потребное, да и отвези боярышне.
— А…
— А ее потерю мне отдай. Ни к чему мне, чтобы она на Руди гневалась.
— Неуж не догадывается она?
— Не твоего ума то дело, — рыкнул Фёдор.
Михайла хлюпнул носом, утер слезу, скатившуюся из глаза.
— Прости, государь. Язык болтливый…
— Не догадывается, — снизошел до ответа Фёдор. — Со мной она ни о чем таком не говорила.
Михайла подумал, что это как раз говорит об уме Устиньи. А что там Фёдор…
Да любая ворона на заборе — и то его умнее. Но промолчал.
Сказано — купить?
Съездит, и купит. А может, и с боярышней парой слов перемолвится?
— Государь, не хочешь ли боярышне грамотку какую написать? А я б и передал?
— Молодец. Напишу, — кивнул Фёдор. И пришпорил коня.
Руди смерил Михайлу подозрительным взглядом, получил в ответ невинную улыбку, и успокоился. А зря.
Михайла просто не собирался тратить силы на живой труп. Он Истермана приговорил, осталось только убить. Так-то…
* * *
— Тятенька! Пожалей!!! Нееееет!!!
Вопли неслись над двором.
Боярин наблюдал за тем, как неразумную дочь порют плеткой. И не спешил останавливать порку.
Не работает голова?
Так мы ума через заднее место вгоним!
И побольше, побольше…
— Будешь еще сестре завидовать? Будешь поганым языком мести, как помелом?
— Не бууууудуууу!
Вопли плавно переходили в вой. Но если бы боярин, который таки смиловался, и махнул рукой холопам, заглянул в мысли своей дочери…
Он бы ее и убил там же.
Потому как в них царила самая черная ненависть.
И зависть.
Почему, ПОЧЕМУ?
Почему Устинья краше, почему умнее, почему так разговаривает свободно, почему царевич на ней жениться готов, а Михайла молчит… ПОЧЕМУУУУУ⁈
Ответа не было.
А ненависть была. Росла, ширилась, заливала чернотой сознание Аксиньи. Требовала отмщения.
Рано или поздно гнойник прорвется.
* * *
— Огорчил ты меня, Руди! Так уж огорчил…
Царица Любава картинно за виски взялась, даже слезинка в уголке глаза блеснула. Только вот этому мужчине все равно было, хоть ты слезами улейся. Слишком хорошо он эту женщину знал.
— Любавушка, а может, и не напрасно все было.
— Как же — не напрасно? Так бы натешился Феденька, да и позабыл ее, как страшный сон! А сейчас что?
— А сейчас ты матушку ее, боярыню, к себе пригласишь, она и дочь с собой возьмет. Слово за слово, а там и способ найдется. Разделаешься ты с этой девкой, не соперница она тебе.
— Феденька тебе не сказал, что она у него попросила?
— Сказал. Чтобы в палаты приходить.
— А что видеться они здесь будут — это как? Не понимаешь ты⁈ Эта девка сына у меня отнимает!
Руди щеку изнутри прикусил. Так и закатил бы глаза, и застонал. А лучше — оттаскал бы дурную бабу за косы. Ей-ей, жену бить надобно! Любава хоть и царица, и умна, и красива, а все ж… откуда в ней это глупое — сына отнимают⁈
Бабское, дурное…
Умная-то баба и сына не потеряет, и дочь получит. А дура…
— У тебя, Любушка, сына никто не отнимет. Никогда.
— Как же…
— Любушка, веришь ты мне?
— Верю, Руди. Верю…
Всякому зверю поверю. А тебе — ежу — погожу…
Вслух этого собеседники не сказали. Но еж, покачивая колючками, словно мимо прошел. Мелькнул — да и исчез.
— Тогда принимай ее, да улыбайся. Умнее тебя эта девка быть не может. Ты-то найдешь, где у нее изъян, а там и Федя на нее смотреть не захочет.
Любава кивнула.
— Что ж. Может, и прав ты. Хорошо, что на тебя Федя не огневался.
— Не сильно.
А про себя Руди уже думал, что такого сделать, чтобы Фёдор его простил окончательно.
Кое-что уже и придумывалось.
* * *
Михайлу на подворье к Заболоцким и впустили, и приняли радостно. Царевичев человек. Ближник. Конечно, на крыльце его боярин не встречал, не по чину, а вот в доме встретил, приветил, в горницу проводил.*
*- между прочим, целые ритуалы были. Как встречать гостей в зависимости от социального статуса. К примеру, важного гостя могли и у ворот встретить. А если хотели показать свое пренебрежение — то гостя могли и в дом не позвать. Или звали, а хозяин даже с лавки не вставал. У Костомарова это интересно описано. Прим. авт.
— Поздорову ли, Михайл…
— Алексеевич я, боярин. Да ты так Михайлой и зови. Царевич так зовет, а ты, может, и породнишься с ним, к чему нам чиниться?
Расположение боярина Алексея Михайла этим нехитрым приемом купил сразу. Боярин засиял, аки ясно солнышко.
— Ну, коли так…
— А что не так? — невинность просто изливалась из зеленых глаз. Пропитывала горницу, освещала весенним солнышком, даром, что осень на дворе, зима уж….
— Да вроде и все так. Ну, тогда садись, Михайла, отведай со мной, что Бог послал?
— Благодарствую, боярин. А только не просто так я, дело у меня к тебе.
— Какое дело?
— Фёдор Иванович попросил Устинье, дочери твоей, подарок передать. Да только неприлично это, так может, я тебе, боярин, отдам, а уж ты сам и распорядишься?
Боярин снова кивнул.