– А ты что-то чувствуешь?
– Я не думал, что вообще способен на это, – ответил он, и я замерла.
– Знаешь, почему я так много говорю? – спросила я, как будто хотела закрыть эту тему. – Чтобы ты услышал. Потому что у тебя настолько раздутое эго, что ты слышишь только то, что хочешь слышать. Конечно, ты разбираешься в психологии, но, как ты сам заметил, ты не можешь вылечить человека. Не потому, что не хочешь, а потому что это не в твоих силах. Ты можешь только наносить вред.
Эфкен вскинул брови, но на его лице не отразилось ни следа изумления. Напротив, он смотрел на меня с таким равнодушием, как будто я сказала нечто, к чему он привык, что слышит постоянно. Маленькая девочка, которая вчера вечером бегала по пустой комнате, где он играл на рояле, теперь сидела у двери и тихо слушала нас, положив подбородок на колени и глядя в пустоту.
– Поняла наконец, – сказал он, и мне на мгновение захотелось прикусить язык, потому сейчас я поступала противоположно тому, что говорила Ярен. Могла ли я причинять ему боль так же, как Ярен ранила его? Когда я посмотрела на это равнодушное, каменное лицо, я не увидела ничего. Ни единой эмоции… Ничего. Несмотря на исходивший от его кожи жар, выражение его лица было ледяным. Он крепко сжал мои запястья и притянул ближе к себе. Когда я прижалась к его телу, горячее дыхание обожгло мою кожу, опустошая меня.
– Да, я могу только ранить.
– Я почти пожалела, что сказала тебе это, – резко произнесла я. Я резко отдернула запястье и разъяренно посмотрела на него, желая дать ему пощечину. Моя ладонь горела от желания стереть с его лица это отвратительное холодное выражение. – Ты даже не стоишь того, чтобы переживать из-за тебя.
Протискиваясь мимо него, я почувствовала, как задрожало его тело, но ни мои слова, ни его реакция не заставили Эфкена что-то сделать. Он просто стоял и ждал, когда я выйду из комнаты. А может быть, он ничего не ждал и просто стоял.
– Ладно, – прошептал он, когда я взялась за дверную ручку. – Лучше выстрел в сердце, чем чья-то жалость. – Услышав это, я тяжело сглотнула и почувствовала, как на мое собственное сердце опустилась тяжесть. – А такие, как ты, не могут ни причинить мне боль, ни выстрелить в сердце.
– Хорошо, если ты в это веришь, – сказала я и открыла дверь. – Но на твоем месте я бы не давала мне пистолет.
Чувства оказались настолько сильными, что заглушали даже тишину внутри меня. Я должна была подумать о стольких вещах, одержимо размышлять и обдумывать их часами, но вместо этого зациклилась на словах какого-то парня. Пока я несла его дорогие покупки в гостиную, слова крутились у меня на языке, желая вонзиться в него ножом, но я сдерживала себя.
Я не собиралась разговаривать.
Деревянный мольберт оказался высоким, простым в установке и одним из лучших, которыми мне когда-либо приходилось пользоваться. Я постоянно прикасалась к дорогому дереву, свежеотполированному и блестящему. Из другого пакета я достала три холста размером примерно с окно, но я работала и с гораздо большим форматом. Поставив холст на мольберт, я собрала длинные непослушные волосы в пучок на макушке и закрепила его одной из кистей. Один рукав оранжевого свитера, который я надела сегодня утром, все время спадал, оголяя мое плечо. На мне были черные короткие шортики и черные высокие гольфы до колен. Я чувствовала, что готова провести за мольбертом всю ночь, но сначала мне нужно было выпить кофе.
После того как приготовила кофе, расставила художественные принадлежности и заняла свое место перед мольбертом, я услышала звук льющейся воды и поняла, что Эфкен отправился в душ. Шум воды, ударяющейся о его кожу, был таким громким, что разносился по всему дому, и я неизбежно стала прислушиваться. Через несколько часов работы мне удалось смешать три краски на палитре. К тому времени, когда я поняла, что уже какое-то время стою перед холстом, ничего не делая, картина представляла собой непроглядную тьму. Смешав темно-синий, темно-серый и черный, я добилась красивого черного оттенка с насыщенными темно-синими переливами, а потом начала делать набросок тонким кончиком кисти. Я выпила половину чашки кофе, а остальная часть безнадежно остыла и просто стояла на журнальном столике рядом.
Символ, который я видела во снах, представлял собой сочетание множества фигур. Он был нарисован углем или кровью и появлялся на стенах, полу, а иногда на белых простынях моей кровати. Поэтому я начала с самого начала, с вершины, и постепенно линии словно стали моими друзьями, вырисовываясь в окончательную форму.
На улице начался ледяной дождь.
Молнии периодически озаряли мрачную гостиную, падая прямо на холст, а капли дождя, казалось, путешествовали по холсту словно темные тени. Время текло, текло и текло… Дождь прекращался, ему на смену приходила метель, а затем снова возвращался ледяной дождь, принося с собой сверкающие молнии. Луна, не скрытая облаками, все это время оставалась на небе, и каждый раз, когда я смотрела в окно, видела заиндевевшую полную луну с проходящим по центру пятном, похожим на трещину.
Заметив, что вода в стакане стала совсем грязной, я взяла его, вышла из гостиной и двинулась по коридору, периодически освещаемому молниями. Я зашла в ванную, сполоснула стакан и, наполнив его чистой водой, направилась обратно. На его стенках остались отпечатки моих пальцев, испачканных в краске. Я увидела, как Эфкен проскользнул в комнату рядом с кухней, даже не взглянув на меня. Я вернулась в гостиную и снова встала перед холстом. Трагичная мелодия заполнила собой все пространство.
Я занималась любовью с красками, он же – с мелодией. Музыка и краски сливались воедино и растекались по всему дому, словно освещая его тьму. Вытерев испачканные краской пальцы о голую ногу, я взяла в руки палитру, набрала кончиком кисти краску и начала смешивать их.
Все это время меня сопровождала музыка Эфкена. Сегодня моим спутником были его ноты.
Вскоре не одна, а целых две картины появились на свет, разорвав стрелки времени. Будто почувствовав, что я закончила, Эфкен тоже перестал играть. Да, я создала две картины. На одном холсте была изображена картина с небольшим количеством красок, а на втором – символ, который постоянно видела… Пока я стояла перед созданным мною символом, держа палитру в одной руке и кисть в другой, я чувствовала, как по моим венам пускает свои ростки