Обращаясь умом к сокровенной сути Богородичного акафиста, составитель также пристально вникает в значение возведения в степень двенадцати «радований» и сообщает, что для не ведающих грамоты или находящихся в пути мудрые художники духовного делания составили упрощенный совет: сто пятьдесят раз читать самую главную песнь Богородице, в которой впервые воспеты были слова обрадования. Звучит она так: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословена Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших».
…Песнь эта — поясним здесь, ненадолго отвлекаясь от «Звезды», ибо современникам ее составителя нижеследующее было ясно ведомо, теперь же знание о том изрядно порастворилось, — имеет четыре источника. Словами «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою; благословена Ты в женах», согласно евангелисту Луке, явившийся Деве Марии архангел Гавриил благовестил о том, что она родит Сына Бога Всевышнего, которого нарекут Иисусом. После этого Пресвятая отправилась ко своей родственнице Елизавете, которая долго была бесплодною и наконец в то же время по чудесному милосердию Божию зачала от мужа будущего Иоанна Крестителя. Когда же они облобызали друг друга, то взыграл во чреве Елизаветы младенец и она сказала, исполнившись Духом Святым: «Благословена Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего». Отсюда пошла вторая часть молитвы. Спасом родившимся назвали Младенца ангелы, представшие пастырем в Вифлееме. Наконец, точное имя Богородица, сохранившееся только в византийском и русском христианстве в отличие от западного «Матерь Божия» (впрочем, также принятого Востоком), было окончательно утверждено во время борьбы против ереси Нестория, который неправо мудрствовал, будто Владычица Небесная произвела на свет не Богочеловека, а простого смертного, только наитием Духа Святого ставшего Мессией Христом, — а посему считал нужным именовать Ее лишь «человекородицею». Православное учение о Богородице утвердил в пятом веке святитель Кирилл Александрийский…
Так вот, если малограмотным или утомленным дорожными заботами людям прочесть полторы сотни этих молитв, то в них окажется столько же — двенадцать на двенадцать — радований, сколько в акафисте, да еще шестеро, не достающих до исполнения другого, также знакового числа. Именуется это правило «венцом», сплетая который на внутренней молитве в земной своей жизни, верные христиане удостаиваются Царствия Небесного в вечных обителях Творца. «А посему, — гласило окончание предисловия, — жаждая сердцем обрести его силою Богоматерней любви, вручаю себя самого Ее молитвам в царствующем великом граде Москве в год от создания мира 7171, от Рождества же Христова 1663, месяца июля в 20 день, любви Твоей всех благ желательный во Христе брат, грешный простолюдин Никита».
Полтора века спустя преподобный Серафим Саровский, вокруг окормляемого им Дивеевского монастыря вместо обычно строемой для ограждения инокинь стены ископавший канавку, заповедал ходить вдоль по ней с чтением тех же 150 «Богородиц» утверждая, что это паломничество в духе имеет высшую цену, ибо «Матерь-то Божия все это место обошла! И кто канавку с молитвой пройдет да полтораста Богородиц прочтет, тому все тут, — говорил он, — и Афон, и Иерусалим, и Киев!»
А еще после полутораста лет списателю настоящих заметок и досталась рукопись со ста пятьюдесятью чудесами от ангельского приветствия Царице Небесной.
3
Нужно попутно еще заметить, что даже записному книжнику при отправлении в хоженье за живыми душами пришлось перетряхнуть запас знаний об отечественной старопечатной книге: ибо сколь ни любовно собирались те сведения, все равно они по неизбежности оставались любительскими. Но, по странному стечению обстоятельств, ни строки во всех справочниках о «Звезде» не имелось.
Из нее же самой извлечь можно было то разве, что перед кратким изложением содержания шестнадцати глав указывалось: «Сия книга начата бысть списатися 7234 (то есть 1726) лета августа в 15 день после Успения Богоматери с белорусского языку». Однако сие не служило оконечной правдой: и водяные знаки на бумаге, и выдавленная на листах блинтом — то есть бескрасочной меткою — печать фабрики безмолвно гласили, что данное произведение есть уже отпуск со списка примерно веком моложе.
Тем не менее даром что сейчас клянут на чем свет стоит прошлое наше образование, оно, как говорится, ума не прибавляло, но расширяло кругозор и дало навыки обращения с источниками. Раскинув по свету удочки вопросов, удалось-таки довольно споро выискать одну-единственную статью, вышедшую совсем недавно во маловразумительном сибирском сборнике количеством аж 1750 штук.
Она поведала во-первых, что «Звезда» состоит в числе обредчавшего сейчас крайне разряда никогда не преданных тиснению. А кроме того, рождение ее покрыто нераскрытою тайной: простолюдин Никита, вроде бы переведший ее с «белорусского» наречия, оказался никому не ведомой в истории личностью; о фамильном же его прозвании до сих времен строят догадки. Мало того, среди белорусских изданий, сейчас довольно подробно описанных, такой извод не значится. Причем его довольно бойко искали. Ин и то не вся истина: судя по тому, что действие большей части чудес (за исключением последних двух глав, посвященных России) происходит в Западной Европе — по преимуществу Испании, Португалии и Италии, — исходное произведение стали рыскать там. Ан в европейской словесности оно так и числится в нетях.
Однако по Руси это собрание ходило в тысячах списков (названная статья учитывает точно 115 засевших в книгохранилищах). Будучи совокупленным с «Новым небом» Иоанникия Галятовского и Великим Зерцалом — обширнейшим сводом разноличных легенд — в общем числе 339 чудес Богоматери с богатым украшением миниатюрами на каждом листе его поднесли царевне Софье, с явным намерением далее под ее покровом издать типографски. За падением правительницы предприятие не состоялось.
Скрытая от поверхностного ока отдельная суть нашей «Звезды» состояла в том, что все описанные в ней проявления милости Божией Матери к людям совершились уже после Ее Успения; недаром и переписчик попавшего в мои руки извода вел летосчисление своего труда именно от годовщины этого торжественно-скорбного дня. А староверов и издателей смутили скорее всего иноземный быт и обстоятельства описываемых происшествий — что навряд ли бы привело в удивление их глубоких предков, живших в древнем Киеве или