– Я вас когда-то предупреждал, что греко-римской борьбой занимался? – спросил Борис Аркадьевич и немножко отвёл Костю в сторону, взял за грудки, руки у него действительно были железными – надо же, с детьми нежными, а со взрослыми железными. Чуть приподнял Костю и встряхнул так, что из его куртки посыпались ключи, мобильник, ручка, кошелёк, визитки – всё, что было в карманах.
– Не смей, мальчишка! Я только месяц назад купил эти очки, которые цвет меняют в зависимости от погоды, тогда денег не было на такие же с диоптриями, не заработал ещё, понял? Без диоптрий я слепой, простите, проглядел великого радиоведущего. Что ж голос-то не подал: здравствуйте, мол, дядя Боря? Не подал, гордый очень. Как ты смел подумать, что я пройду мимо своего друга, благодетеля, можно сказать… Заткнись! И я не донашиваю за покойником. Не донашиваю! Единственное, что от него осталось, это огромный гардероб ни разу не одёванных вещей. Ни разу. Коллекция. Дарили ему. Так что же пропадать добру? А мне выглядеть надо! Теперь по одёжке встречают и провожают тоже по одёжке. А даже если бы и донашивал, что с того? И неправда, я звонил, с супругой твоей разговаривал, она не передавала? Спроси у неё. И заходил к вам, и мальчика смотрел, и привет вам передавал… Заткнись, сопляк! Что ты знаешь о жизни? Тебя к батарее приковывали в 1996 году? Зубы в 1987-м выбивали? Ты в армии служил в Забайкальском военном округе? Лечил сифилис у старшего командного состава? Детей с оторванными руками в Баку видел? Ты знаешь, что такое встретиться с женщиной через четверть века после любви с первого взгляда? Что такое восстать из праха, ты знаешь? Возродить всё, что было растоптано? Возобновить, победить и родить здорового парня, когда женщине сорок шесть лет?
Доктор вроде бы утихомирился и почти поставил Костю на место, но вдруг продолжил с новой силой:
– Ты знаешь, что такое ад? Когда вокруг тебя постоянно столько детей и баб, и все с норовом, и все личности, и всех их ты любишь? Любишь, понимаешь? – педиатр перешёл на шёпот. – Ты знаешь, как наладить контакт с единственной родной дочерью, которая воспитана не тобой, которая не стесняется разговаривать с отцом на обсценном суржике? Непоротое, мать его, поколение! У неё в голове чёрт знает какая сумятица, вся в пирсинге, татуировках, а туда же – майдана ей не хватает, оранжевую революцию хочет делать… Что смотришь, сопляк! Он, видите ли, на весь мир обиделся. Верный пёс! Кобель! Псом не надо быть, понял? Не надо по-собачьи плавать, тем более в дерьме! Надо по-человечески жить, знать, кому и чему служишь… – педиатр вдруг охнул и отпустил потрясённого Костю, который, потеряв равновесие и ориентацию, стоять не смог, осел. Педиатр, потирая спину, присел рядом с ним на корточки, помогал подбирать выпавшие из Кости вещи, документы и продолжал спокойнее:
– Спина стала беспокоить, надо на массаж записаться… Костя, прошу вас, не надо быть таким нетерпимым. Не надо. Визиточку я с вашего позволения прикарманю, позвоню сегодня; давайте просто походим, поговорим, всё обсудим. Вы волнуетесь по пустякам, посмотрите кругом. Не то что небу, реке, домам этим брежневского периода, кустам, которых ещё пять лет назад не было, но и большинству людей плевать на нас с вами. Нельзя самим на себя плевать, ставить крест… Скажу страшную вещь. Может быть, и Лупанов, и ваш Перебежкин не совсем неправы, может быть, и вы не во всём правы. Ведь когда-то вы за Лупанова горло могли перегрызть. И Перебежкин когда-то вас чем-то очаровал, если вы так для него расстарались. Вы – тоже, как и я, не ангел, хотя по природе своей хороший добрый человек. Но тарабанили, как сами выразились, секретаршу, несчастную одинокую женщину, пользовались ею во всех смыслах. При живой-то беременной жене не могли перетерпеть? Разве это по-человечески?
– Я тарабанил её до женитьбы, а после – нет, она очень хотела, а я уже не тарабанил, – отвечал Костя с корточек.
– Ещё хуже, женщина хотела, а вы из карьерных соображений морочили ей голову, лучше бы уж оттарабанили, извините за прямоту. Она из-за таких, как вы, может быть, всех мужиков возненавидела и с горя за мерзавца замуж вышла! Вы знаете, сколько их, одиноких, и чем лучше женщина, тем труднее ей найти друга. Мужа. Ведь если посмотреть трезвыми глазами на таких, как я, – а теперь понятно стало, что и таких, как вы, – то просто страшно делается. Эгоисты и сволочи. А Перебежкин взял и женился на ней, дитя родил в законном браке, молодец, честь и хвала лизоблюду… А вы что, разве гением Лупанова не называли?.. Ну и нашёлся кто-то, кто вас в искательстве переплюнул, и слава Богу! Он всё рассудит, но надо успокоиться. Время лечит, не надо только усугублять. Клянусь, через пару лет вы иначе посмотрите на происшедшее… Попробуйте ради меня. Нет, ради него, – доктор внимательно посмотрел на спящего Витю, – хоть он на вас и не похож, но он – это вы.
Витя в коляске мощно подал голос в поддержку этого заявления Бориса Аркадьевича, перевернулся на другой бок и засопел дальше.
– Если вы сейчас начнёте шашкой махать, плевать вслед ушедшему паровозу – а, скорее всего, этого от вас ждёт «клубок ваших единомышленников», то будет ещё хуже. Вам завидуют, но это же прекрасно. Простите и Лупанова, и Перебежкина, и Позоровского, не доставляйте им удовольствия… Представьте их тяжело больными, страдающими, умирающими в муках и говне, продумайте вашу речь на их похоронах – и вам станет их жалко, и вы успокоитесь. И верьте, всё образуется. Надо держаться. Помните, что радист несколько суток передавал из окружённой Брестской крепости?
– Какой радио-дист?.. – не понял Костя.
– Боец-белорус: «Я – крэпасць, я – крэпасць,