Иначе почему Бог решил спасти эту женщину именно сейчас?
Он упал на колени и снова принялся молиться, на этот раз за свою собственную душу, а не за душу девушки. Затем он помолился, чтобы выздоровление Мяо-Янь было недолгим и чтобы она снова впала в лихорадку, ибо только с ее кончиной он мог быть уверен, что его ужасный грех будет похоронен навсегда.
***
CXXVII
Теперь, когда Мяо-Янь поправилась, служанки постоянно окружали ее, суетясь, как куры-наседки. Она сидела в кровати, белая пудра косметики скрывала ее смертельную бледность. На ней было платье из багряной парчи с угольно-черным поясом, а в волосах — шпильки из слоновой кости и золота.
Жоссерана и Уильяма ввели в комнату. Они подошли и встали у изножья кровати.
— Я рад видеть вас выздоровевшей, моя госпожа, — сказал Жоссеран.
Мяо-Янь попыталась улыбнуться.
— Благодаря волшебству Отца-Нашего-Который-На-Небесах.
Жоссеран повернулся к Уильяму.
— Она приписывает вам спасение своей жизни, брат Уильям. Она благодарит вас.
Жоссерану показалось, что монах воспринял эту новость без особой радости. Наконец-то хоть немного смирения. Он сжимал в кулаке маленький деревянный крестик, вертя его в пальцах.
— Скажи ей, что на то была воля Божья, чтобы она жила.
Жоссеран снова повернулся к Мяо-Янь и передал ей слова Уильяма. Их разговор продолжался тихим шепотом.
Жоссеран сказал:
— Хорошие новости, монах. Она хотела бы, чтобы вы крестили ее в нашу святую веру.
Уильям выглядел так, будто его ударили.
— Я не могу.
Жоссеран уставился на него.
— Не можете?
— Я наставил ее, насколько мог. Она должна молиться и благодарить Бога за свое избавление, если таково ее желание. Но я не убежден в искренности ее веры, и потому не могу дать ей святого крещения.
— Но она желает, чтобы вы ей помогли! Вот душа, молящая вас о благословении Христа! Она будет вашей первой новообращенной! Разве не этого вы желали все то время, что мы были в Катае?
— Скажи ей, чтобы больше меня не донимала, — сказал Уильям. — Я высказал вам свое мнение по этому поводу. — Он повернулся и выбежал из комнаты.
Наступила изумленная тишина. Мяо-Янь и ее дамы смотрели на него в замешательстве.
— Отец-Наш-Который-На-Небесах гневается на меня? — наконец спросила Мяо-Янь.
Жоссеран был слишком поражен, чтобы ответить. Наконец он пробормотал:
— Я не знаю, что с ним не так, моя госпожа.
— Разве он не желает, чтобы я поклонялась Папе, как он меня наставлял?
— Я уже не имею понятия, чего он желает. — Неужели его столкновение со смертью в пустыне помутило его разум?
— Может, вы попросите его вернуться и увидеться со мной. Я не хочу, чтобы он на меня гневался.
— Я уверен, он ни в коем случае не может на вас гневаться, моя госпожа.
— И все же, похоже, это так.
Жоссеран не знал, что ей сказать. У брата Уильяма был такой дар — выхватывать позор из пасти триумфа.
— Еще раз, я очень рад видеть вас такой выздоровевшей, — сумел выговорить он.
— Чтобы я могла поспешить к своему мужу?
Сквозь окно он услышал блеяние курдючных овец, идущих на рынок и на убой. Ему показалось, что татарская царевна понимала их положение.
— После нашего расставания в садах моего отца в Шанду я думала никогда больше вас не увидеть, — сказала она.
— Я скучал по нашим беседам.
— Я говорила вам, что мой отец победит. Видите, как все обернулось? Он уже изолировал своего брата. Алгу увидел, куда дует ветер, и мой отец склонил его на свою сторону, пообещав ему Чагатайский улус как его собственный феод и помог ему убить регента. Что может предложить ему Ариг-Буга? Лишь постоянные требования людей и налогов для его армии. С Алгу на стороне моего отца Ариг-Буга зажат между их двумя армиями.
— Алгу поистине повезло иметь вас как часть сделки.
— Я лишь предлог для моего отца, чтобы уступить так много своего царства другому царевичу. Это политика.
— Надеюсь, ваш новый муж будет с вами хорошо обращаться, — сказал Жоссеран.
— А если и нет, мой отец все равно останется Ханом ханов и Императором Китая. Так какая разница? — Она вздохнула. Возможно, теперь она жалела, что они все не дали ей умереть.
Жоссеран уставился на магометанскую мечеть, обрамленную окном, выходящим на юг. Татарская царевна, воспитанная в традициях китайцев, теперь отправлена жить среди магометанских царевичей. Могла ли быть более одинокая жизнь?
— Я уверен, ваш новый хан поймет, что ему послан дар драгоценнее золота.
— Кто знает, что он подумает о девушке с лилейными ножками? — Она закрыла глаза и откинула голову на подушку. — Но я устала. Болезнь отняла все мои силы. Вам следует оставить меня сейчас. Вы поговорите с Отцом-Нашим-Которым-На-Небесах, скажете ему, что я не хочу, чтобы он на меня гневался, и что я благодарю его за спасение моей жизни?
— Я передам, моя госпожа, — сказал Жоссеран.
Он поднялся по узким каменным ступеням на крышу башни. Она выходила на лабиринт переулков и плоских глиняных крыш, и на полукупол магометанской мечети. С севера надвигалась песчаная буря. В тысяче окон мерцали масляные лампы; день погружался в преждевременные сумерки.
Жоссеран позволил ветру хлестать себя. «Что с тобой не так? — подумал он. — Ты не китайская принцесса с лилейными ножками. У нее нет выбора, но ты еще можешь избрать другой путь в своей жизни. Она бессильна, ты — нет».
Так неужели ты примешь ту же участь, жизнь в сожалениях и покорности, и все из-за нехватки капли мужества? Жоссеран Сарразини, если ты не можешь научиться жить, то должен научиться умирать. Как бы все ни обернулось, по крайней мере, ты будешь свободен.
***
CXXVIII
Ферганская долина
Юрты были погружены на кибитки, и огромные стада овец, коз и лошадей поднимали облака пыли по всей равнине. Кайду сидел верхом на своем коне, наблюдая за приготовлениями. Его губы были сжаты в линию, тонкую, как тетива, под седой бородой. Он неподвижно смотрел вперед, горностаевая шапка с ушами была натянута на голову.
Хутулун подъехала к нему на своей белой кобыле, чтобы