Горько подумала она об этом, а вслух упрямо воскликнула:
— Как бы там ни было у вас и у нас, а твоей я не буду никогда! Слышишь, кочевник?
— Слышу, не глухой. Дочь греческого архонта становится еще краше, когда гневается. А я люблю диких, необъезженных коней и непокорных женщин.
И снова он взял верх!
— Чтоб глаза мои тебя больше не видели!
И рывком опускает полог кибитки, потому что не хочет видеть улыбающееся смуглое лицо молодого вождя кочевников. Оно — лицо этого степняка — влечет ее, и это злит еще сильнее.
— Людолов!!! — кричит она в кибитке. — Хищник!!! Дикарь!!
А он, скача на коне следом за кибиткой, довольно усмехается.
«Моя… Но еще брыкается. Пустяки. Когда молодого коня арканом выхватывают из табуна, он тоже брыкается. Но как бы ни лягался, как бы ни становился на дыбы, как бы ни кусался, а все равно его усмирят, и узду наденут, и удила в зубы сунут. Ха!..»
И загорелое скуластое лицо Тапура с черной жесткой бородкой становится резким и своевольным.
Конь под Тапуром бьет копытом, грызя золотые удила. Вождь треплет его по горячей шее шершавой, загрубевшей от поводьев и рукояти меча ладонью. Сколько себя помнит, он всегда в седле доброго и верного коня, ибо всю жизнь он не просто человек, скиф, а всадник. Конный лучник, как их, скифов, называют другие народы. Что ж, мужчине, если он, конечно, настоящий мужчина, если он воин, так и подобает. Это женщины — ленивые и тучные сколотки [5] — из кибиток не вылезают, а по земле ходят на своих двоих; место же мужчины — седло надежного коня. И так он за жизнь свыкается с конем, что порой ему кажется, будто конь и он — одно целое, что он и родился конем и человеком одновременно, что четыре сильные и неутомимые ноги коня — это его сильные и неутомимые ноги.
Предки Тапура происходили из древнего и воинственного скифского рода гиппемологов [6], у которых были лучшие в этих степях кони, и летали они на них в битвы, сливаясь в одно целое — конь и гиппемолог. Боевой клич у них был «арара» [7]. Потому каждый гиппемолог при рождении сына собирал весь род и хвалился:
— Родился еще один крикун нашего клича!
И вождь Ор, когда родился сын его Тапур, тоже собрал весь род гиппемологов и тоже хвалился, что у него родился еще один, кто будет выкрикивать их боевой родовой клич. И все гиппемологи, пья хмельной бузат, кричали «арара!», приветствуя рождение Тапура.
Искушеннее мужчин из рода гиппемологов никто не мог доить кобылиц и готовить кумыс или бузат, да еще любить женщин. Ну а уж черную стрелу со змеиным свистом метче всех в земли соседей тоже посылал гиппемолог. От них и унаследовал Тапур свой горячий и своевольный нрав. Ар-ра-ра!!!
У Тапура двадцать пять золотых чаш, а уж мечей в золотых ножнах, да акинаков, да полных сундуков золотых бляшек! У Тапура семьдесят четырехколесных повозок с кибитками и сорок пять шестиколесных. У Тапура семь больших табунов коней, пять стад скота, семь отар овец. У Тапура тысячи пастухов, рабов, слуг. Тапур собирает самое большое после владыки Иданфирса войско на резвых конях. Так почему же Тапуру не быть счастливым?
Силен Тапур, богат и знатен в степях!
Теперь у него и жена будет гречанка. Хороша же, молодая чужестранка! Ни у одного из скифских вождей нет такой.
Кому везет, тот все может.
— Людолов! — кричит дочь архонта в кибитке.
— Ха!.. — смеется вождь голубому небу, солнцу. — Кричи не кричи, а все равно будешь моей. Кричи не кричи, а помощи в этих степях ниоткуда не придет. Сказал, что буду беречь тебя пуще, чем своего коня, — значит, буду беречь. И от меня, греческая пташка, ты не сбежишь — ни на коне, ни на крыльях!..
Глава вторая
А о моем счастье ты подумал?..
…И кто она теперь?
Пленница?
Рабыня?
Или, в конце концов, военная добыча вероломного скифского вождя? Пожалуй, все вместе.
И кем она станет, когда закончится тяжкое заточение в душной войлочной кибитке — этом привычном для каждой скифянки доме на колесах, а для нее — хуже самой темной темницы? Любовницей вождя? Или его женой, бесправной, подневольной, обязанной каждый день страшиться гнева своего владыки? Станет игрушкой для утех? Или, может, он подарит ее своему старому владыке, которого в мир предков, по жестоким скифским обычаям, должна сопровождать молодая и красивая рабыня?
Слыхала она, как пышно хоронят скифских вождей, как золото и прочее добро на тот свет им кладут. Пусть кладут золото, но ведь и слуг, рабов или рабынь, а порой и свободных своих родичей душат или убивают, чтобы бросить теплые, окровавленные трупы в яму к старому знатному владыке! Бр-р-р!!! Дикари!!! Она всегда ужасалась скифской жестокости, о которой в городе ходило столько слухов, и вот ей предстоит столкнуться с ней лицом к лицу. Мыслей бездна, а утешительной — ни одной. Мечталось, закончит Ясон учебу, вернется из Афин, и поедут они вдвоем на прародину, в солнечную Грецию… А там… Какие города, какая жизнь, какие люди… И вот все пошло прахом.
Мысли, мысли, мысли…
Чего только не передумала Ольвия за долгую-предолгую дорогу. Мысленно она бежала… Чувствовала, как у нее растут-вырастают за плечами крылья, легкие, широкие, невидимые для скифов. И она птицей, степной перепелкой, выпархивала из кибитки и неслась, неслась над