Может быть, дело не в ней даже, в надежде этой. Возможно, дело как раз в самой Марго, в которой чувство справедливости обострено да такого предела, что пределами этими можно глотки резать. Что стало с той Марго, которая цеплялась лишь за свою жизнь и жизнь Макса? В какой именно момент все настолько изменилось?
Джеймса нет на месте, но так и должно быть – Марго знает, что тот сейчас в столовой, он всегда завтракает позднее всех. За дверью, ведущей в их скромную палату с койками, тихо – даже прислушиваться не надо. Марго быстро подходит к ящикам у стены, решив не терять ни минуты, и начинает открывать все подряд. В одном из них находит герметичный пластиковый пакет для сбора крови, сверлит взглядом трубку, донорскую иглу, а затем обреченно стонет, ибо понятия не имеет, как со всем этим обращаться, – даже в вену себе иглой не попадет, к гадалке не ходи. Но, наверное, сейчас это и не нужно.
В крайнем ящике громко звенят небольшие пробирки, когда Марго резким движением выдвигает его до упора.
– Черт бы его побрал, – шелестит она себе под нос и начинает искать хоть что-то острое. Коробка с одноразовыми лезвиями лежит здесь же, поэтому Марго, недолго думая, закатывает левый рукав рубашки до локтя.
Она чувствует себя круглой идиоткой, тыкая углом лезвия себе в запястье, где синеет под тонкой кожей вена. Пытается поймать несколько капель крови в пробирку, когда те лениво сбегают вниз, но попросту пачкает стекло и пол под ногами. Где-то тут на Марго накатывает легкая паника – она понимает, что Джеймс может вернуться в любой момент, а если ее застанут за подобным занятием, жди вопросов.
Она достает из того же ящика, где нашла пакет для сбора крови, жгут и затягивает его на плече. Сжимает и разжимает кулак. Кажется, именно так делают, когда кровь из вены берут? Марго вытирает запястье о штаны, чтобы видеть рану, и делает новый надрез – глубже, – буквально чувствуя, как лезвие погружается в кожу, и попутно морщась, потому что, блять, это больнее, чем кажется на первый взгляд. Она срывает жгут и быстро подставляет к ране пробирку, чуть не выронив ее по пути.
Крови ей удается собрать совсем немного, и это не удивительно, ибо какой еще кретин додумается собирать ее подобным образом, да еще и из вены на запястье. Театр абсурда, не иначе. Марго затыкает пробирку пробкой и прячет ее в карман штанов.
– Ты что делаешь?
Джеймс стоит в дверях с перекошенным лицом, которое, может, и выглядело бы смешным, если опустить этот грозный взгляд. Он терпеть не может, когда кто-то посторонний роется в его ящиках и лапает инструменты. Марго непроизвольно зажимает ладонью раненое запястье и мельком оглядывает хаос вокруг. Она умудрилась заляпать кровью не только пол, но и столешницу; Джеймс тоже замечает красные следы, и его взгляд перестает быть сердитым – становится скорее искренне недоумевающим.
– Я поранила руку случайно, искала бинт. – Марго бедром медленно задвигает обратно открытый ящик с пробирками, стараясь не делать резких движений, чтобы не привлечь этим внимание Джеймса, который тем временем истошно закатывает глаза.
– Могла бы просто найти меня в столовой, а не бежать сразу в мой кабинет ляпать тут везде своей ДНК. – Он подходит к Марго, задирает руку и демонстративно открывает шкафчик точно над ее головой. – Покажи руку.
– Да все нормально, я сама перевяжу, давай бинт.
– А спиртик?
– И спиртик. – Марго аж краснеет от натуги – так сильно старается выглядеть небрежно невозмутимой.
Джеймс все равно сам обрабатывает рану и перевязывает запястье, никак не комментируя подозрительно выглядящий надрез, так и кричащий: «Меня сделали специально». Марго спешит убраться из кабинета вскоре после этого, надеясь, что Джеймс никогда не найдет то использованное лезвие, которое она уронила на пол, а после незаметно закинула ногой под шкаф.
От всего происходящего грудь сдавливает изнутри. Марго хочется верить, что она никого не обманывает, ведь ложь – это совершенно другое, а она всего-навсего недоговаривает. И это не дурацкая прихоть – это попытка расчистить себе дорогу на пути к правде. Ей не начнут доверять безоговорочно, если доверие это Марго сгубит в самом зародыше.
Лишь бы все было не зря.
Сначала она думает, что Дин спит, – тот лежит на спине, голова повернута к стене, одна рука свешена с кровати, почти касаясь пола. Но стоит Марго отпереть дверь, как к ней медленно поворачиваются, не отрывая головы от подушки. Чужой взгляд сквозит усталостью – густой и будто вынужденной.
Это так странно – до тошноты буквально – смотреть на Дина и понимать, что ты ощущаешь жалость. Марго ненавидит это чувство – сама бы избила любого, кто вздумает ее жалеть, – но сейчас испытывает его сама, глядя на совершенно разбитого человека. И не только физически. Костяшки непроизвольно щиплет от воспоминаний, как сама же не один раз ударила Дина по лицу. А тому хоть бы что.
Смогла бы Марго так же, как Дин, позволить посадить себя на цепь, если бы от этого зависела жизнь важного для нее человека? Будь это Макс? Сколько бы она продержалась в клетке подобной жизни? Год? Два? Нашла бы в себе силы закрыть глаза на все то хорошее, что есть в ней, потому что не имеет права, не нужно оно, от этого лишь больнее?
Ты сам должен быть мертв, если хочешь убивать. И речь не только о жизнях людей, которых наверняка хотелось скорее спасти, чем уничтожить.
Марго без слов достает из кармана пробирку с кровью. Увидев ее, Дин вроде бы хочет резко сесть – даже дергается для этого, – но в итоге остается лежать, болезненно морщась.
– Что это?
– А на что похоже?
– Не шути со мной.
– Я и не шучу.
Их игра в гляделки продолжается недолго; Марго подходит к кровати и хватает Дина за запястье, начиная тянуть на себя, – молча намекает, что тот должен сесть.
– Тебе придется это выпить.
– Иди на хуй! – Дин вяло выдергивает руку. И пусть он выглядит совсем слабым – глаза его сверлят Марго с жадной ненавистью. – После всего, что я тебе рассказал, ты пытаешься затолкать в меня эту дрянь?
Не закатить глаза не получается, потому что, господи, этот мальчишка совершенно не понимает ничего – лишь держится за остатки гордости, которая и та скоро черным дымом растворится поутру.
– Именно после того, что услышала, я и пытаюсь впихнуть в тебя эту, как ты выразился, дрянь! – рявкает Марго.