Александр снова и снова морщился.
– …но на него ничто не производило впечатления. Он проклинал нас на английском, русском, испанском, даже на нашем собственном языке. Мы били его, морили голодом, жгли. Держали его с крысами… многое делали. А потом я приходила и ухаживала за ним. – Ее голос зазвучал утешающе. – Я так заботилась о нем. Я была его единственным другом, его женой, а он был скован, и обнажен, и не имел никакого выхода. Ему приходилось позволять мне прикасаться к нему. Каким это должно было быть для него терзанием, какой пыткой… – Ладони Мун Лай, лежавшие на ее животе, слегка напряглись. – Ты отшатнулся, командир, почему? – Ладони Мун Лай расслабились. – Наконец мы нашли способ. Сделали вид, что сдаемся, мы ему сказали, что уже достаточно долго продержали его здесь. Он больше не представляет для нас ценности. Мы хотим сообщить его правительству, что он все еще жив и что он военнопленный. Может, они решат поторговаться за Энтони Баррингтона.
Александр побледнел.
Мун Лай улыбнулась. Зубы у нее были изумительные.
– Именно так. – Она кивнула. – А ты хорош, отец Энтони. Сразу понимаешь. Мы сказали, что его родители будут рады узнать, что он жив, что он военнопленный в Северном Вьетнаме. Но Энтони, похоже, так не думал. Он сказал, что расскажет нам все, лишь бы его имя не появилось в списках военнопленных, чтобы ты не узнал, что он в плену. И сколько же ценных данных он нам выдал! В конце концов, он же знал, что ты сам – предатель и дезертир, убивший шестьдесят восемь наших людей, чтобы избежать того же.
Наших людей?
– И теперь, командир, – сказала Мун Лай, – пойдешь ли ты со мной? Потому что твой сын ждет. А возможно, и твоя жена тоже здесь, с тобой? – Она подождала ответа, но Александр молчал, и она прошептала: – Как жаль…
– Да кто ты такая? – также шепотом спросил Александр, почти неслышно, стараясь дышать ровно.
Ее голос наконец слегка сорвался. Она сказала:
– Я хочу, чтобы ты знал: я ничего не могла поделать. Я любила его. – Ее глаза наполнились слезами. – Но он был таким… открытым. Ты спросил, кто я такая. Твой сын научил меня этому. «Задай себе эти три вопроса, Мун Лай, – сказал он мне, – и ты поймешь, кто ты есть. Во что ты веришь? На что ты надеешься? Но главное – что ты любишь?» И я тебе скажу. Я вьетнамская коммунистка. В это я верю. На это я надеюсь. Это я люблю.
Она еще не договорила и Александр не успел шевельнуться, вздохнуть, как в маленькой руке Мун Лай сверкнул блестящий изогнутый нож, лезвие метнулось вперед и по рукоятку вонзилось во внутреннюю сторону бедра Александра. Девушка метила прямо в бедренную артерию. Александр дернулся, сдвинулся на полдюйма, на полсекунды запоздав с реакцией, и она промахнулась – пока что, – но действовала молниеносно и со следующим вздохом, не теряя равновесия, выдернула лезвие и уже готова была ударить в лицо Ха Сая, когда тот бросился на нее. Однако Александр успел вцепиться в ее запястье, а в руке Ха Сая уже был его собственный нож. Мун Лай открыла рот, чтобы закричать, но Ха Сай дернул ее голову назад и сильным движением перерезал ей горло. Отбросив девушку от себя, он, не обращая внимания на булькающие звуки у себя за спиной, уронил нож и схватил Александра за ногу.
Они оба пытались зажать ладонями красный ручей, остановить кровь. Одной рукой Ха Сай выхватил из своей сумки-аптечки кровоостанавливающий бинт «Куик-клот». Он был безболезненным, стерильным и впитывал влагу. Александр прижал его к ране; Ха Сай, быстро достав бутылку с ляписом, щедро облил его ногу и вытащил набор срочной помощи. Он наложил поверх бинта широкую повязку, перетянул бедро Александра ремнем. И еще раз перевязал сверху. Все это заняло у него не больше тридцати секунд.
– Поверить не могу, что был так неосторожен, – выдохнул Александр.
– Ты был очень осторожен, – возразил Ха Сай, выливая на повязку еще ляписа. – Твой сын тоже попался и не заметил ножа, пока не стало слишком поздно.
– Ты так замотал все, как будто это шина, – заметил Александр.
– Кровь нужно остановить, командир, – тихо произнес Ха Сай.
– Кровь остановится, но я потеряю чертову ногу, – возразил Александр и слегка ослабил повязку.
– Зато жизнь не потеряешь.
– Но мне нужна нога! Он там, внизу, и мы должны сейчас же его вытащить, пока кто-нибудь не заметил, что она исчезла. И поосторожнее с ляписом.
Они выждали несколько мгновений, проверяя, остановится ли кровотечение.
– Откуда ты знаешь, что он внизу? – спросил Ха Сай. – Я ее пугал… – Он помолчал. – Но я же говорил тебе. Она бы скорее умерла, чем что-то выдала.
– Но она выдала, – сказал Александр, держась за ногу; его пальцы стали красными и липкими. – Она просто невольно это сделала. Он внизу.
Александр умолк, бросил взгляд за спину Ха Сая, глубоко вздохнул, снова уставился на свою ногу, восстанавливая самообладание, и, глядя на кровоточащее бедро, постарался справиться с голосом и лицом, чтобы произнести следующие слова.
– Бана… ты мог бы… повернуть ее от меня? Можешь ты… положить ее спиной ко мне? Пожалуйста.
Он не смотрел на Ха Сая, подобравшегося к телу. Он только слышал, как тот переворачивает беременное тело. И наконец выдохнул.
– Все в порядке, командир, – сказал Ха Сай. – Дать тебе морфина?
– Да пошел ты со своим морфином! Я тогда и встать не смогу.
– Думаешь, мы теперь должны подняться наверх?
– Ты только останови кровь, ладно?
В помещении, таком жарком недавно, теперь было не так, воздух стал сырым от крови, она уже начала пахнуть, как ржавчина, как металл. Дышать стало трудно. Они вдыхали четыре кварты крови Мун Лай – и какую-то часть крови Александра. Оба молча прижимали бинты, и ладони, и серебряную отраву ляписа к скользкому бедру и выждали еще немного.
– Ты забыл, что на другой стороне нет гражданских, – сказал Ха Сай. – Там вражеские бойцы. Это война, а ты