– Энтони, – сказал Александр, кладя ладонь на голову сына, и его израненная грудь разрывалась. – Ты хороший мальчик.
– Я так облажался, – сказал Энтони другой ночью, наверное, хотя все дни и ночи сливались для Александра воедино. – Я никогда не слушал то, что мне говорила мать. Все наши тайны выдал прямиком врагу. Мне действительно жаль. Я полностью доверял этой девушке…
– Ты всю жизнь был таким. Открытым.
– Я ее не видел. Действительно был очарован. Я думал, что она Андромеда, а она оказалась горгоной Медузой, я и не подозревал ничего, пока не стало слишком поздно. – Голос Энтони прерывался. – Не знаю даже, что меня сбило с толку – ее якобы несчастное сердце или моя собственная глупость.
– Знаешь что, Энт? – сказал Александр. – Незачем заниматься самобичеванием. Ты пострадал достаточно.
Ему хотелось сказать Энтони, что даже в нечестивом мире Мун Лай, где белое есть черное, а черное есть белое, где Энтони был обманут и предан, где сердце Энтони стало игрушкой ядовитого тайпана, где дети ничего не значили, горгона Медуза все же приходила к его клетке дважды в день, чтобы сменить бинты и дать ему опиум, чтобы облегчить боль.
– Мне так тяжело из-за Тома Рихтера, – сказал Энтони, и у него сорвался голос.
– Да, приятель, – согласился Александр. – Мне тоже.
Они не в силах были говорить о нем. Александр отвернулся. Он готов был заплакать. Он уж слишком размяк на этой госпитальной койке; нужно было поскорее становиться на ноги.
Энтони рассказал Александру, что в далеком шестьдесят шестом году Рихтер позвал его к себе, перед тем как Энтони перевелся в группу особых операций, и сказал, что, прежде чем он примет его под свое командование, ему нужно выяснить кое-что, и прямо перешел к делу. Рихтер сказал, что, хотя он разошелся с женой в пятьдесят седьмом и время для обвинений давно миновало, его все же слегка мучает один маленький вопрос и он хочет получить на него ответ. После банкета во «Временах года» по поводу выпуска, когда они все уже вышли в вестибюль в ожидании своих машин, Энтони шарил по карманам в поисках зажигалки, и Викки подошла к нему, зажгла свою собственную и поднесла к его сигарете. Рихтер упомянул об этом по единственной причине: за все семнадцать лет, что он знал свою жену, она никогда никому не давала прикурить.
– Я ответил, что просто не понимаю, о чем он, что я вообще ничего такого не помню, однако извинился, а Рихтер сказал, что ничего неуместного в этом не было. Я же сказал, что тогда и думать не о чем. А потом мы уехали и больше об этом не вспоминали.
Отец и сын склонили головы, глядя в разные стороны, и Александру хотелось сказать, что иногда даже плохие мужья что-то замечают, однако потом, поскольку они порядочные люди, поступают правильно, но иногда случается невозможное, и простая зажигалка вспыхивает молнией… И тогда хочется спросить, продолжает ли Викки подносить зажигалку к сигарете Энтони, но он не спрашивает.
Александр закрывал глаза, когда Татьяна ухаживала за ним, перебинтовывала, мыла, обнимала и кормила, пока он медленно поправлялся, термометр показывал нормальную температуру благодаря ее заботам и постоянному ровному шуму его семьи.
– Милый, – сказала как-то Татьяна, щупая его ноги, чтобы проверить, не холодные ли они, и поправляя одеяло, – ты знаешь, что твой младший сын соорудил в этом году ради своего научного проекта? Копию атомной бомбы. – Она помолчала. – По крайней мере, я надеюсь, что это копия.
– Копия, мам, – неубедительно заверил ее Гарри, сидевший на отцовской койке. – Пап, я всем показывал, как это работает: от расщепления атома до инициирования снаряда. Это так здорово, я получил приз штата Аризона!
– Да, сынок, – кивнула Татьяна. – Поздравляю. Но потом твою мать вызвали в кабинет директора вместе со школьным психологом и спросили, не следует ли ей подумать о том, чтобы поставить ее младшего сына под наблюдение… постой, или как это… под надзор!
Александр весело рассмеялся. Грудь у него по-прежнему болела при каждом вздохе.
– Научный проект, – медленно произнес он. – Сейчас ведь еще не январь?
– Январь, – ответила Татьяна, растирая ему ноги.
Александр протянул руку:
– Гарри-бой, иди сюда. Я что, пропустил твой десятый день рождения?
– Да, пап, зато у тебя три новых шрама! – радостно заявил Гарри, подходя ближе к отцу. – И один из них на груди! Это потрясающе! Друзья мне не верят. Я им говорю, что тебе выстрелили прямо в сердце, а ты все равно выжил. Я теперь самый популярный в школе! Думаю, твоя судьба даже переплюнула опыты Паши!
– Да плевать мне на это! – невозмутимо откликнулся Паша. – Мне не нужно общее одобрение, чтобы быть довольным собой. – Он взял отца за другую руку. – Па, я для другого научного проекта изготовил копию человеческого легкого под давлением пневмоторакса.
– Да, только она не получила приза, – съязвил Гарри.
Паша не обратил на него внимания.
– Сейчас одно твое легкое подвергается такому напряжению, – продолжил он, обращаясь к Александру. – Ты можешь хотя бы подумать о том, чтобы больше не травить его никотином?
– Паша, оставь отцу хоть немного радости! – сказала Татьяна. – Он скоро будет как новенький.
Она поднесла Энтони питье, и он, едва посмотрев на него через газету, наклонился и стал пить через соломинку, потому что не мог держать газету и стакан одновременно; и он пил из рук матери, время от времени поглядывая на нее, а потом немного наклонился вперед и поцеловал ее руку, и она, чуть заметно пошатнувшись, отошла.
Александр взял Пашу за руку:
– Никотин для твоих юных легких не вреден, сынок. А знаешь, что для них вредно? Сильный свинцовый яд пулеметного огня.
Паша, не отбирая руку у отца, повернулся к старшему брату:
– Энт, а твой обрубок болит? Я читал в одной из научных книг, что ты можешь ощущать фантомные боли в исчезнувшей руке, потому что все твои перерезанные нервы все еще функционируют.
– Спасибо за информацию, Паша. Ты не по возрасту мыслишь, – с легкой насмешкой сказал Энтони, на мгновение подняв веселый взгляд на брата.
– Паша, – сказал Александр, привлекая к себе сына, – что ты вообще читаешь? Что за чертовщина этот твой напряженный пневмоторакс?
– Это когда легкое резко коллапсирует из-за травмы, – ответил Паша, явно радуясь вопросу. – Серьезная угроза жизни. Когда тебя эвакуировали на вертолете, им пришлось сделать