– Ну да, это самое главное!
– Шура, прекрати!
Он наклонился к ней:
– Ты угрожаешь, что бросишь меня?
– Я не угрожаю! Это ты сказал, что уедешь один! А я говорю, что мы не поедем!
– Поедете!
– Нет!
Из дома вышел Энтони, разбуженный их нервными голосами, и осторожно остановился на краю причала. Неровно дыша, они уставились друг на друга. Потом Татьяна увела мальчика в дом и больше не вышла.
Намного позже Александр вернулся и нашел ее под одеялом. Он сел на кровать, и она резко отвернулась.
– Ну что, и все на этом? Ты уходишь посреди разговора, забираешься в постель, и все?
– А что еще? – неживым голосом спросила она.
– Меня ищет мое собственное правительство. Я этого не хочу.
Татьяна содрогнулась.
– Неужели ты не понимаешь – они все равно меня найдут, Таня! Однажды они меня найдут, пусть я тружусь где-то на ферме, собираю виноград, делаю вино, или вожу катер, или ловлю лобстеров, и срок давности мне не поможет.
– А вот и поможет. Через десять лет поможет.
– Ты шутишь? – прошептал он, глядя на ее спину. – Десять лет? Да о чем ты говоришь? Я что, шпион? Я ничего плохого не сделал!
– Ну, если ты к ним явишься, они наденут на тебя наручники за препятствование правосудию, за то, что ты скрывался от закона, а то и обвинят в предательстве. Ты окажешься в тюрьме, хотя и не сделал ничего плохого. Или хуже того… они…
Татьяна говорила в подушку, Александр почти не слышал ее.
– И что ты предлагаешь? Так и жить дальше, надеясь, что на шаг опережаешь правительство Соединенных Штатов?
– Я не могу спорить с тобой об этом, Шура. Просто не могу.
Александр развернул ее лицом к себе, она снова отвернулась. Он привлек ее к себе, она отодвинулась, натянула на голову одеяло. Он забрал одеяло, подушки, бросил все на пол, оставив ее нагой на простыне. Она закрылась руками. Он отвел ее руки: она сопротивлялась. Александр наклонился к ее животу, к мягкому золоту пониже пупка, прижался к нему губами, шепча: «Дотронься до меня, до моей головы». Она дрожала и не шевелилась. Он прямо в одежде лег на ее обнаженное тело, но в ней не было покоя, и потому покоя не было в нем. Соединяя ее печаль со своей, он, почти не раздевшись, занялся любовью, а потом они лежали молча, не в силах высказать то, что их мучило, – ему казалось, что он высказал все достаточно ясно, а она думала, что ничего не сумела ему объяснить.
Теперь они лежали спиной друг к другу.
– Я не могу так жить. Такой была моя жизнь в Советском Союзе – ловушки, бегство, ложь, страх. Это не может стать моей жизнью в Америке. Это не может быть тем, чего ты хочешь для нас.
– Я просто хочу тебя. Я бы увезла тебя за Уральские горы, мне плевать, скольких людей ты убил, когда дезертировал. Я знаю, это непростительно, но мне все равно. Ты мне нужен, пусть ты бежишь, скрываешься и лжешь. Ты мне нужен любым. Мне все равно, насколько это будет трудно. Все и так было трудно.
– Таня, пожалуйста… Ты же не всерьез.
– Ох нет, я всерьез. Как плохо ты меня знаешь! Лучше возьмись-ка ты снова за тот тест в журнале, Шура.
– Верно. Очевидно, я совсем тебя не знаю. Как ты могла скрывать все от меня?
Татьяна не ответила; она лишь глубоко вздохнула.
Она сжалась в комок, как зародыш в утробе, но он развернул ее, отвел ее руки от лица:
– Ты все это время обманывала меня, а теперь заявляешь, что не поедешь со мной?
– Пожалуйста… – прошептала Татьяна. – Пожалуйста, ты же просто слеп! Умоляю тебя, умоляю, увидь причину! Послушай меня! Мы не можем отправиться к ним!
– Я уже сидел в тюрьме, – сказал Александр, сжимая ее запястья, удерживая ее. – Разве ты не понимаешь? Я хочу теперь другой жизни с тобой.
– Видишь, вот в том-то и разница между нами. Я хочу просто жизни с тобой, – ответила она, уже не пытаясь высвободиться, а просто безвольно лежа в его руках. – Я уже говорила это тебе там, в России. Мне не важно, будем ли мы жить в моей холодной комнате на Пятой Советской, со Стэном и Ингой под дверью. Я хочу только одного: жить с тобой. Мне плевать, если мы останемся здесь, на Бетель-Айленде, или в одной маленькой комнатушке на Оленьем острове. Советский Союз, Германия, Америка – это не имеет значения. Я просто хочу быть с тобой.
– И постоянно бежать, прятаться и вечно бояться? Ты этого хочешь?
– Что угодно, – со слезами пробормотала она, – лишь бы с тобой.
– Ох, Таня… – Он отпустил ее.
Она подползла ближе к нему, схватила за плечи и встряхнула.
– Ни сейчас, ни в России, никогда, – гневно всхлипнула она, – ты никогда не защищался ради меня, ради Энтони!
– Тише, тише… Иди ко мне. Тише…
Но она отказалась от его объятий, она умоляюще стиснула руки:
– Пожалуйста, не надо туда ехать! Ради Энтони. Ему нужен отец.
– Таня…
– Ради меня, – шептала она.
Вернувшись назад во времени, они словно лежали в постели в ноябрьском Ленинграде.
– Я поклялась себе еще в Берлине, – бормотала Татьяна, уткнувшись в грудь Александра. – Поклялась, что они больше никогда тебя не схватят.
– Я знаю. Значит, ты намерена сделать именно это? Вколоть мне полную дозу морфина, как задумала, убить меня, как не смогла убить полковника Мура? – Он постучал по голубым цифрам номера. – Валяй! Вот сюда, Татьяна.
– Ох, прекрати, просто перестань! – яростно зашептала она, отталкивая его руку.
Остаток ночи они молчали.
Утром, не говоря ни слова друг другу и почти не разговаривая с Энтони, они уложили вещи и покинули Бетель-Айленд. Мистер Шпекель помахал им рукой с лодки, прощаясь, и в бледном утреннем свете на его лице читалось сожаление.
– Я что тебе говорил, капитан? – крикнул он Александру. – Я всегда знал, что вы беглецы!
После целого дня молчания, уже где-то в песках Невады, Александр прошептал, укачивая Татьяну в спальном мешке:
– Они меня не заполучат снова. Обещаю.
– Да. Ни они, ни я.
– Перестань, я об этом позабочусь. Поверь мне.
– Поверить тебе? Я так тебе верила, верила твоей лжи и уехала из Советского Союза беременная, думая, что ты умер!
– Ты была не одна. Предполагалось, что с тобой будет доктор. Мэтью Сайерз.
– Да. Ты не мог предполагать, что он внезапно умрет. – Она глубоко вздохнула. – И не