— Так ты не пялься…
— Так я не пялюсь, — тут же многозначительно поправил его Уваров. — Скорее… наслаждаюсь. Как произведением искусства…
— Ага, — хмыкнул себе под нос Распутин. — Искусства. От картин внебрачные дети не появляются.
— Да куда уж мне. — Уваров с сожалением рассмеялся. — И вообще, не моё это, по молодухам бегать. Слишком я…
— Ленивый? — поддел старого товарища Распутин.
— Верный, — поправил его Уваров. — Я однолюб, Гриша. Ты же знаешь…
— Однолюб, значит?
— Да, — настоятельно закивал Уваров. — Один раз влюбившись, на сторону не смотрю!
— А вот каждый раз, как у меня новые сорта коньяка появляются, так ты сразу тут как тут. И глаза бегают, — с нотками весёлого недовольства припомнил ему Распутин, на что Уваров лишь фыркнул.
— П-ф-ф-ф, так то коньяк, Гришенька. Коньяк…
— Это другое, — со вздохом закончил за него Распутин. — Каждый раз с тобой одно и то же.
— За то ты меня и любишь, — усмехнулся Василий, но затем его лицо немного помрачнело. — Слушай, я чего пришёл-то…
— Знаю я, чего ты пришёл, — перебил его Распутин. — Тебе Меньшиков звонил.
Широкое и щекастое лицо Уварова нахмурилось.
— Я так понимаю, что я вчера вечером оказался не единственным, по кому он в своей телефонной книжке прошёлся.
— Правильно понимаешь, — кинул Распутин и огляделся по сторонам. — Пошли. Я проверю Елену, а потом мы с тобой поговорим.
Они направились по коридору вдоль кабинетов, пока не дошли до поста медсестёр, которые следили за этой частью этажа. Две девушки и женщина постарше сидели на креслах, наблюдая за экранами, куда передавались данные с предназначенных для пациентов палат, и что-то негромко обсуждали.
— Доброе утро, девушки, — улыбнулся Распутин, подходя ближе и привлекая к себе внимание. Стоило им увидеть, кто подошёл, как все трое тут же вскочили на ноги и чуть поклонились.
— Доброе утро, ваше сиятельство, — чуть ли не хором ответили они.
Распутина, разумеется, здесь знали все. И любили за его отношение к персоналу. Григорий никогда не был поборником надменного отношения к своим подчинённым. Каждого, кто выбрал своей стезёй врачебное дело и помощь другим, граф ценил и уважал, считая их если не равными, то как минимум заслуживающими точно такого же уважения, как и он сам.
— Девушки, скажите, а где сейчас моя внучка? — поинтересовался Распутин, не став даже пытаться именовать Елену как-то иначе.
Всю последнюю неделю Елена проводила рядом с ним, что было вызвано сразу несколькими причинами. Во-первых, Григорий весьма близко и серьёзно отнёсся к предупреждению Александра. Очень серьёзно. И оставлять Елену одну дома, пусть даже и под присмотром личной охраны, он не собирался.
И, судя по тому, что он видел, серьёзно к этому предупреждению отнесся не он один, так как в преддверии прибытия Артура Лазарева клиника превратилась в самую настоящую крепость. Он даже не говорил о том, что внешняя охрана была усилена на порядок. Нет. Внутри тоже появились изменения и увеличился штат охранников, превратив это место чуть ли не в одно из самых безопасных в городе. Как и присутствие в клинике самого Распутина.
Но была и вторая причина, почему он так поступил.
Последние события только убедили его, что держать девушку взаперти в золотой клетке, в которую превратилось его имение, не имеет смысла. Даже более того — оно может оказаться для неё губительным.
Хотелось бы Григорию сказать, что он понял это только сейчас и теперь старался исправить ситуацию, но… это оказалось бы наглой ложью. Он понимал, что сидение взаперти не даст Елене того, что было ей нужно. Иначе ему не пришлось бы бороться с побегами и постоянными скандалами, которые закатывала ему внучка.
Жаль только, что он понял это слишком поздно. Или же просто позволял себе пребывать в самообмане. Впрочем, время на то, чтобы исправить ситуацию, у него всё ещё имелось. Особенно если вспомнить их с Уваровым общие планы.
— Так что? — улыбнулся он. — Подскажете?
— Конечно, ваше сиятельство, — тут же закивала та, что постарше. — Она сейчас должна быть в пятой процедурной, на первом этаже. Мы поставили её вместе с одним из наших лучших практикантов в приёмном отделении.
Поблагодарив их, Распутин кивнул Уварову, и они отправились дальше по коридору в сторону лифтов.
— Значит, сына Лазарева привезут сегодня? — спросил Василий, когда они отошли от поста на достаточное расстояние, чтобы его голос не могли услышать.
— Да. — Распутин кивнул и подойдя к лифтам, нажал на кнопку вызова. — Его доставят в столицу вечером на самолёте и оттуда сразу сюда. Завтра с утра начну лечение.
Заметив на лице у Уварова странное выражение, он нахмурился.
— Что такое?
— Да нет, — покачал головой Уваров. — Ничего такого. Просто… Знаешь, я ведь никогда особо не любил Павла…
— Ну, думаю, в этом ты одинок, — под нос себе произнёс Григорий и, когда двери лифта открылись, зашёл внутрь.
— Тут ты прав. — Уваров зашёл следом за ним. — Просто… представить себе не могу, чтобы я сам чувствовал на его месте, если бы с Зоей случилось бы что-то подобное. Его парень ведь чуть не погиб. Где-то далеко за границей… А сам он здесь. И ничего не может сделать.
Распутин не ответил, так как прекрасно понимал, что именно имел в виду друг. На самом деле и сам Григорий не особо симпатизировал Лазареву. Уж слишком хорошо знал, каким именно человеком был Павел. Но в одном он не мог не согласиться с Уваровым. Родители не должны пережить своих детей. Несмотря на то, сколько прошло лет, малейшие воспоминания о потере сына и невестки всё ещё были столь же болезненны для него, как и в тот день, когда ему сообщили об этом.
В тот день ему казалось, что кто-то разорвал его сердце на части. И собрать его воедино не представлялось возможным.
Так что, как бы Григорий ни относился к Лазареву, он слишком хорошо понимал, что именно тот чувствовал, когда узнал о покушении на своего сына. Григорий отправился бы прямо в Германию, чтобы оказать мальчику помощь, но личный приказ императора прямо запрещал ему подобные действия.