— А потом что хочешь? Дом хочешь? У нас есть дом. В Сочи. Хочешь? И братишке твоему там нормас будет. Или, если захочет, тут есть элитные школы… В любую пойдет.
— Не знаю, — честно признаюсь я, — спрошу у него. А вообще… Дом — это хорошо. Детям в доме будет свободней.
После этих слов наступает настолько оглушительная тишина, что мне кажется, я слышу, как через звуконепроницаемые стекла окон все же проникают шумы улицы.
— Чего сказала, конфетка? — первым отмирает для разговора Черный. Он не отпускает мои пальцы, а вторая его ладонь, до этого привольно гладящая тяжелые полукружья груди снизу, медленно переползает на живот. И накрывает его, огромная, горячая, полностью.
Я кошусь на Серого, скорее всего, врубившегося куда шустрее брата, но, по своей привычке не выдающего никаких лишних эмоций. Хотя…
Глаза у него прямо страшные сейчас. Острые, колкие, как у готовящегося к прыжку гепарда.
Он все понял. И теперь просто ловит мои эмоции. Ждет окончательного подтверждения. Перед тем, как стартануть и захватить цель.
— Все сказала, — вздыхаю я, — хотела до всего этого… Но… Как-то не получилось. А теперь вот… Сказала…
— Ох… уеть… — в два приема выдает Черный.
— Срок? — коротко роняет Серый.
— Чуть больше месяца, — говорю я.
— Это, получается… Получается… — пытается высчитать Черный. И физиономия его, обычно мрачная и жесткая, сейчас мило растерянная.
— Получается, практически сразу, — тут же помогает ему Серый, — чуть ли не в первый день. Так?
— Так, получается… — соглашаюсь я.
— А… А… Блять… — Черный садится, придерживая меня, чтоб не вздумала соскользнуть с него, и вообще, как-то его объятия становятся более жесткими. Собственническими. — У меня чего-то… Блять… А нам когда планировала сказать???
— Никогда, — снова приходит ему на помощь Серый, не сводя с меня острого взгляда, теперь наливающегося яростью, — да?
Я только плечами пожимаю. Наверно, да. Не думала как-то…
— Просто вы меня… Отпустили… — неловко пытаюсь я объяснить свою позицию, и Черный не выдерживает.
— Отпустили? Мы? Ты… Ты… Так.
Он встает с дивана, по-прежнему держа меня на руках, и отдает брату, словно игрушку любимую, но конкретно сейчас бесячую.
— Держи ее, я чего-то разнервничался… Выпить надо. Срочно надо выпить.
— И мне сделай, — распоряжается Серый, легко пристраивая меня на коленях и не менее легко пресекая мои попытки с них подняться, — сидеть. Добегалась уже.
— Да я просто… Ну… Вы в самом деле… Не попытались остановить… Я и подумала, что вам, сто процентов, не нужны… Осложнения… И вы мне денег оставили столько, что я бы сама справилась…
Мое бормотание только злит Черного, он залпом выпивает набульканный до краев бокал коньяк, второй, не менее полный, сует брату, и принимается ходить вокруг дивана, раздражаясь и рыча что-то неразборчиво, но явно матерно.
То, что он при этом совершенно голый, и его впечатляющие верительные грамоты тоже в движении вместе с ним, сильно сбивает градус накала, конечно.
И я непроизвольно улыбаюсь.
Черный ловит мою улыбку и рычит:
— Смешно тебе? Отпустили? Не попытались остановить? Ты вообще… Ты… Ты… Блять… Серый… У меня слов нет… Мы там, блять, чуть коня не двинули, у меня до сих пор плечо не зажило толком… А если бы меня пришили? Я бы не узнал, что у меня сын… Будет… Ох, мать твою…
Он останавливается прямо на фоне панорамного окна, огромный, голый, мощный, похожий на массивную античную статую какого-то божества: одни мускулы, чистая энергия разрушения. Сейчас — порядком ошалевшая.
Я смотрю на Серого.
Теперь, когда я так близко, отчетливо вижу, что он вообще не спокоен. И, возможно, куда более заведен, чем его брат.
Просто реагирует по-другому.
— Ты же понимаешь, Дана, что теперь наше предложение потеряло свою силу? — ровно спрашивает он, и объятия становятся оковами, не позволяя дернуться даже, — никаких вариантов выхода из этих отношений у тебя нет. И не будет. Это — хуже, чем тот договор, который был изначально. Помнишь его? Там всего лишь тело было. И определенные сроки. И возможность соскочить…
— Да чего ты плетешь? — с досадой рычит Черный, делая шаг к нам и опускаясь на колени передо мной так, что мы все оказывается на одном уровне. — Конфетка… Мы тебя не отпустим. Все, конфетка. Мы бы и так тебя не отпустили, если честно… Но не говорили, просто пугать не хотели… Когда твое согласие спрашивали… Хитрили, короче. А тут все. Никаких хитростей. Ребенок… Сын…
— А почему сын? Я еще не знаю пол… — у меня почему-то слезы на глазах от этих откровений. И не страшно мне совсем, хотя этот контракт куда жестче, чем тот, что был первым, тут Серый прав.
— Потому что… Сын. Сын будет. — Черный настолько уверен в этом, что я даже не пытаюсь переубедить.
— Тебе надо будет выйти замуж, Дана, — Серый, как всегда, прагматичен, — чтоб в случае чего, у тебя было право наследования первой очереди.
— В случае чего? — хмурюсь я, только теперь понимая, что Черный не просто так про ранение говорил. Как я раньше-то не заметила? — Я… Не собираюсь вдовой становиться, понятно?
— Понятно, — кивает Серый серьезно, — тебе и не придется. Мы… Мы просто в этот раз сильно расстроились. И лажанули. Больше такого не повторится. Все. Только законные методы. Только проверенные клиенты.
— Ладно… Мы еще обсудим, — говорю я.
— Все обсудим, да. Да.
Черный не спешит подниматься с колен, так и стоит передо мной. И смотрит. Жадно. Невероятно внимательно.
Я тянусь, провожу пальцами по его волосам… И он ластится, словно большущий котяра.
— Черт… — выдыхает он, — хочу тебя… Пиздец, как.
— Нет. Сначала врач, — обрубает Серый.
— Да, — тут же соглашается Черный. — Врач. Мы налажали.
Меня поднимают, аккуратно закутывают в огромный белый халат, сажают на диван, смотреть на Москва-сити и бесконечный поток машин, едущих по мосту.
И я сижу.
После выплеска эмоций ощущаю какое-то легкое отупение, ступор небольшой.
А, может, это называется по-другому.
Спокойствием.
За моей спиной — мирный шум: ругаются Жнецы, работает кофемашина, какой-то еще движ происходит.
А я смотрю вниз, на огромный муравейник под