Я огляделась по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии посторонних глаз, а потом начала спускаться по лестнице. Мне всегда было тревожно оставлять вход в туннель открытым, но крышка была слишком тяжелой, чтобы я могла поднять ее изнутри. Впрочем, вход был хорошо запрятан в высоких травах, и за все те годы, что я выбиралась из города, еще никто его не нашел.
Но мешкать все равно не стоило.
Спрыгнув на бетонный пол, я осмотрелась, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Засунув руку в карман куртки, я нащупала два своих главных сокровища — зажигалку, до сих пор наполовину полную бензина, и карманный нож. Зажигалку я нашла во время своего прошлого путешествия по развалинам, а нож у меня был давно. Без этих сверхценных предметов я никуда не выходила.
Туннели под городом, как обычно, воняли. Старожилы, те, чье детство пришлось на времена до эпидемии, говорят, что когда-то все городские отходы не сливались из ведер в отхожие ямы, а текли по трубам под улицами. Если так и было, это однозначно объясняет запах. Примерно в футе от того места, где я стояла, лестница уходила в лениво текущую по туннелю черную жижу. Громадная крыса, почти с уличную кошку размером, прошмыгнула в сумраке, напомнив мне, зачем я здесь.
Бросив прощальный взгляд на дыру в небесах — там до сих пор было светло и солнечно, — я направилась в темноту. ***
Раньше люди думали, что бешеные рыскают под землей, в пещерах и заброшенных туннелях, спят там днем, а ночью выходят. Вообще-то и сейчас почти все так думают, но я ни разу не видела в туннеле бешеного. Даже спящего. Это, конечно, ничего не значит. Никто наверху никогда не видел человека-крота, но все слышали о больных, боящихся света людях, живущих под городом, готовых схватить тебя за ногу из ливневого стока, утащить к себе и сожрать. Я тоже никогда не видела человека-крота, но под городом сотни, может быть, тысячи туннелей, которые я никогда не обследовала и обследовать не собираюсь. Я спускаюсь в этот мрачный жуткий мир лишь затем, чтобы пробраться под Стеной и как можно скорее снова вынырнуть на свет.
К счастью, я знала этот отрезок туннеля, и он был не совсем темным. Солнце попадало в него сквозь ливневые стоки и решетки — цветные полоски в мире сплошной серости. Кое-где царила абсолютная тьма, и мне приходилось включать зажигалку, но место было знакомое, и я знала, где иду, так что было не страшно.
Наконец, едва не ползя на животе, чтобы протиснуться, я выбралась из огромной бетонной трубы, выходившей в заросшую сорняками канаву. Иногда есть плюсы в том, чтобы быть тощей как жердь. Выжав из одежды гадкую теплую воду, я поднялась и огляделась.
Над рядами обветшалых крыш, за голой пустошью зоны поражения можно было видеть, как высится во всем своем зловещем, смертоносном величии Внешняя стена. С этой стороны она почему-то всегда смотрится странно. Солнце зависло между башнями центра, отбрасывая блики от их зеркальных стен. У меня было еще добрых два часа на поиски еды, но следовало поторопиться.
За зоной поражения серо-зеленым ковром, ожидая меня в тающем вечернем свете, расстилались остатки бывших пригородов. Выпрыгнув из канавы, я углубилась в руины мертвой цивилизации.
Искать еду на развалинах — дело хитрое. Говорят, раньше люди ходили в большие магазины с длиннющими прилавками, полными еды, одежды и всевозможных вещей. Они были громадных размеров, и узнать их было легко по широченным парковкам. Но там сейчас делать нечего, потому что именно эти магазины обчистили в первую очередь, когда дела стали плохи. После эпидемии прошло почти шестьдесят лет, и там остались лишь ободранные стены да пустые полки. Та же история — с магазинами поменьше и заправками. Ничего не осталось. Я много часов угробила, обыскивая эти здания, и ни разу ничего не нашла, так что теперь не трачу на них время.
Но совсем другое дело — обычные дома, ряды гниющих обветшалых жилых строений вдоль разбитых улиц. Потому что в своих вылазках я узнала о человеческой расе кое-что интересное — мы любим делать запасы. Бережливость, паранойя, ожидание худшего — называйте как хотите, но в домах были неплохие шансы обнаружить еду, припрятанную в подвалах или в глубине шкафов. Надо было лишь до нее докопаться.
По скрипучим половицам я зашла не то в пятый, не то в шестой подающий надежды дом — двухэтажный, окруженный покосившимся проволочным забором и почти утонувший в плюще. Окна разбиты, крыльцо еле проглядывает из-под вьюнков и сорняков. Крыша и часть верхнего этажа обвалились, и сквозь гнилые балки пробивались блеклые лучи солнца. Густой воздух пропах плесенью, пылью и растениями, и дом, казалось, затаил дыхание, когда я вошла в него.
Сперва я обыскала кухню, обшарила шкафчики, открыла все ящики, даже проверила древний холодильник в углу. Ничего. Пара ржавых вилок, банка из-под консервов, разбитая кружка. Все это я уже видела. В одной спальне шкафы были пусты, комод перевернут, большое овальное зеркало разбито вдребезги. Сорванные с кровати простыни и одеяла валялись на полу, а на матрасе расплылось подозрительное темное пятно. Я не стала гадать, что тут произошло. О таком лучше не думать. Лучше пройти мимо.
В другой спальне таких следов разрушения не было, а в углу стояла укутанная паутиной старая детская кроватка. Я обошла ее, стараясь не заглядывать внутрь, и приблизилась к некогда белому стеллажу. На одной полке стояла разбитая лампа, но чуть ниже я заметила предмет знакомой формы — пыльный прямоугольник.
Я взяла его в руки, смахнула паутину, прочла заглавие — «Баю-баюшки, Луна» — и грустно улыбнулась. Не следует забывать — я пришла сюда не за книгами. Если я притащу это домой вместо еды, Лукас будет в бешенстве и мы, возможно, опять поругаемся.
Может, я слишком к нему строга. Он не то чтобы тупой, просто практичный. Больше заботится о том, как выживать, а не о том, как учиться чему-то, с его точки зрения, бесполезному. Но я не могу сдаться просто потому, что он упертый. Если бы удалось заставить его научиться читать, мы, вероятно, сумели бы учить других периферийцев, ребят вроде нас самих. И возможно — возможно, — этого хватило бы, чтобы начать… что-то. Не знаю что, но должно же быть что-то получше простого выживания.
Ощутив прилив решимости, я сунула книгу под мышку — и застыла на месте, услышав тихий стук. В доме был кто-то еще, кто-то пошевелился прямо за дверью спальни.
Со всей осторожностью я положила книгу на место, не потревожив пыль. Вернусь за ней позже, если переживу то, что случится сейчас.
Я сунула руку в карман, стиснула нож и медленно повернулась. Тени шевельнулись в блеклом свете, падающем из гостиной, и тихие цокающие шаги зазвучали прямо за дверью. Я вытащила нож и сделала шаг назад, прижалась спиной к стене и комоду, сердце бешено колотилось. Темный силуэт застыл в дверном проеме, раздалось медленное, тяжелое дыхание — я затаила дух.
В комнату вошла олениха.
Расслабилась я не сразу, но ком в горле и тяжесть в животе пропали. Дикие животные на развалинах — обычное дело, правда, я не понимала, что привлекло олениху к дому. Я расправила плечи, медленно выдохнула — олениха вздернула голову, уставилась в моем направлении так, словно плохо видела.
В желудке заурчало, и на секунду я представила, как бросаюсь к оленихе и вонзаю нож ей в горло. Мяса на Периферии считай нет. Крысы и мыши ценятся весьма высоко, и мне доводилось наблюдать омерзительные кровавые побоища из-за дохлого голубя. По улицам у нас бегают бездомные собаки и кошки, но они дикие и злые, и, если не хочешь заработать инфекцию от укуса, лучше их не трогать. Охранники к тому же имеют право стрелять в любого зверя, которого увидят в городе, — и так они обычно и поступают, так что любое мясо в жутком дефиците.
Целая оленья туша, разделанная и засушенная, могла бы кормить меня и мою команду месяц. Или можно обменять мясо на продуктовые талоны, одеяло, новую одежду — на что угодно. От одной мысли об этом в желудке у меня заурчало снова, и я перенесла вес тела на одну ногу, готовясь кинуться вперед. Едва я пошевелюсь, олениха, скорее всего,