Он медленно поднялся с кресла. Он был выше ее на голову, и сейчас, глядя на нее сверху вниз, он казался не сыном, а судьей.
– Ты хочешь, чтобы я выгнал мать своих детей? – его вопрос повис в воздухе. – Чтобы я оставил своих дочерей? Ради чего? Ради призрачного «продолжения рода»? Чтобы искать другую, которая, возможно, родит мальчика? А что делать с Тоней? А с ребенком, который, еще не родился? Отдать в приют? Сдать, как отработанный материал?
Он говорил тихо, но каждое слово било с невероятной силой. Я видела, как свекровь съежилась под этим взглядом, теряя свою королевскую осанку.
– Макар, я… я просто хочу для тебя лучшего! – попыталась она защититься, но в ее голосе впервые зазвучала неуверенность.
– Лучшее? – он горько усмехнулся. – Ты научила меня быть жестким. Холодным. Расчетливым. Владеть и управлять. И я владел. Я управлял. Я пытался управлять и ею. И к чему это привело? К побегу. К вранью. К страху. К этой… этой мерзости в моем собственном доме! – он резким движением руки указал на меня, на мать, на пространство между нами. – Я чуть не потерял все! Из-за чего? Из-за идеи, что какая-то вымышленная «династия» важнее живых людей!
Он провел рукой по лицу, и в этом жесте была такая неподдельная усталость и боль, что мне стало его… жаль.
– Сынок, - протянула она к нему руки в молитвенном жесте, - я же...
– Мама, ты выходишь за рамки, – его голос снова стал тихим, но окончательным. – Это мой дом. Моя жена. Мои дети. И решения здесь буду принимать я.
Татьяна Антоновна попыталась найти хоть что-то в его глазах – привычную уступчивость, сыновью почтительность.
Но не нашла.
Перед ней стоял чужой, взрослый мужчина, чьи принципы вдруг перевернулись.
– Ты… ты ей веришь больше, чем мне? – прошептала она, и в ее голосе прозвучала старческая обида.
– Я не верю никому, – честно ответил Макар. – Но я начинаю кое-что понимать. Поезжайте домой, мама. И пока я не попрошу, больше не вмешивайтесь в мою семью.
Это было приговором.
Изгнанием из его рая, который она сама же и помогала ему строить. Она выпрямилась, пытаясь сохранить остатки достоинства. Кивнула, ничего не сказав, развернулась и вышла из гостиной. Ее шаги по мрамору прихожей звучали невероятно одиноко.
Дверь за ней закрылась. Мы остались с ним одни в звенящей тишине.
Макар не смотрел на меня.
Он смотрел в окно, на свой идеальный сад, который вдруг, должно быть, показался ему огромной, красивой тюрьмой.
– Она просто хотела как лучше, – машинально, по привычке, пробормотала я, все еще не веря в произошедшее.
– Перестань, – резко оборвал он меня, наконец поворачиваясь ко мне. В его глазах не было ни любви, ни прощения. Но и ненависти тоже не было. Было тяжелое, мучительное прозрение. – Хватит уже оправдывать всех. Ее. Меня. Себя. Хватит врать.
– Макар, я не… вру…
Он подошел ко мне. Я невольно отпрянула, ожидая чего угодно. Но он лишь остановился в шаге.
– Ты права. Я – дурак. Огромный, самодовольный дурак, – он произнес это без самобичевания, просто как констатацию факта. – Я так боялся, что меня обманут, что меня не будут уважать, что в итоге сам превратил свою жизнь в ад. И твою – тоже.
Он посмотрел на мой живот.
– Девочка… – он произнес это слово не с восторгом, но и не с отвращением. С принятием. – У меня будет две дочери. Две принцессы. И я… я даже не знаю, как с ними быть. Меня не учили любить. Меня учили – владеть.
В его голосе прозвучала такая искренняя, неприкрытая потерянность, что внутри меня что-то дрогнуло. Этот сильный, властный, жестокий мужчина вдруг показался маленьким заблудившимся мальчиком.
– Тонечка… она тебя обожает, – тихо сказала я. – Она всегда радуется, когда ты приходишь. Просто… будь с ней. Гуляй. Читай книжки. Не покупай новые игрушки, а поиграй в те, что есть. Она всему научит.
Он молча кивнул, впитывая мои слова, как будто это были не бытовые советы, а великое откровение.
– А этот… тест… ДНК – я сглотнула. – Я не против, потому что знаю, что ребенок, который живет внутри меня… твой. И ты должен это знать. Чтобы никаких сомнений. Никаких «а вдруг» в будущем.
Он снова кивнул.
– Хорошо. Посмотрим, может и не нужно никаких тестов. – Он помолчал, а потом добавил: – И… забудь про ту комнату. Вернешься в нашу спальню. Я буду спать в гостевой. Твои вещи… носи что хочешь. Тот старый свитер… если нравится – носи.
Это было не извинение.
Это было начало демонтажа. Кирпичик за кирпичиком он начинал разбирать ту самую тюрьму, которую с таким усердием строил годами.
Он не стал обнимать меня, не клялся в любви. Он просто повернулся и пошел к кабинету, но на полпути остановился.
– Завтра… – сказал он, не оборачиваясь. – С утра. Поедем к твоему отчиму. Навестим. Возьмем Тоню. Пусть погуляет с дедом.
И он ушел, оставив меня одну посреди гостиной, в полной тишине, осмысливать эту тихую, немыслимую революцию.
Еще ничего не закончилось. Но Макар больше не воевал со мной. Он начал воевать с самим собой.
С тем монстром, которого в нем взрастили. И я не знала, что страшнее – его ярость или эта пугающая, хрупкая надежда, что где-то глубоко под слоями цинизма и контроля в нем все-таки жил человек.
Впервые за долгие годы я сделала глубокий вдох и почувствовала, что воздух в этом доме стал чуть-чуть свободнее и... прозрачнее.
– Кажется, я победила, - прошептала я и содрогвнушись, тихо заплакала.
Глава 53.
Луна заглядывала в огромное панорамное окно кухни, заливая столешницу из черного гранита холодным серебристым светом.
Я не могла спать.
Ворочалась в нашей с Макаром постели, которая теперь казалась чужой и слишком большой. В конце концов, нервы сдали, и я пошла вниз за чаем, надеясь, что тепло напитка успокоит эту внутреннюю дрожь, что не отпускала меня с того самого разговора.
Мысли путались, смешиваясь с обрывками дневного потрясения.
Я не услышала его шагов.
Просто почувствовала присутствие — тяжелое, плотное, знакомое до мурашек. Обернулась –