Послышался резкий, сиплый выдох, а затем приглушенное, не предназначенное для меня ругательство. Он что-то уронил, телефон глухо стукнулся обо что-то.
– Эта дура! Идиотка! Я ей…
– Ты ей ничего не сделаешь, – резко оборвала я. – Игра окончена. Ты проиграл. Ты и твой гениальный папочка.
Снова тишина, но теперь она была иной – тяжелой, густой, полной невысказанного. И сквозь эту тишину прорвалось что-то, чего я совсем не ожидала. Не оправдание. Не злость. А сломанный, надтреснутый шепот, полный такой безысходной боли, что я невольно сжала телефон сильнее.
– Она не должна была… Зачем она тебе всё это сказала?.. Теперь ты… ты никогда не поймешь.
– Не пойму чего, Ром? Не пойму, как можно было так цинично, так подло обманывать человека, который тебе верил? Который тебя любил? Ты прав. Не пойму.
– Не поймешь, что я не хотел этого! – его голос внезапно сорвался на крик, но это был не крик ярости, а крик отчаяния. – Отец… он давил на меня с самого начала! После… после того как мы потеряли…
Он замолчал, задохнулся.
Воздух с шипом выходил из его легких.
Я замерла, чувствуя, как по спине пробегает ледяной холод. Он говорил о том, о чем мы молчали больше года. О чем старались не вспоминать, потому что это было равносильно тому, чтобы снова пережить ту боль.
– После авиакатастрофы, – тихо, почти беззвучно, закончил он. – После того как мы потеряли нашего сына.
В моих глазах помутнело.
Я снова увидела ту больничную палату. Белые стены. Гулкие шаги врачей. Его мертвенно-белое лицо. Руки, сжимающие мои так сильно, что кости трещали. И тишину.
Самую страшную тишину в мире – тишину, в которой нет детского плача.
– Отец сказал, что ты сломана, – голос Романа был призрачным, он говорил словно в бреду, изливая наружу то, что годами копилось внутри. – Что ты никогда не оправишься. Что ты не сможешь больше… что мы не сможем. А ему нужен наследник. Продолжение рода. Династии. Он сказал… он сказал, что я должен выбрать. Между тобой и… будущим семьи.
Я молчала, не в силах издать ни звука.
Сердце замерло.
– А я… я видел, как ты угасаешь. Каждый день. Ты уходила в себя, ты почти не смотрела на меня. Ты была как призрак. И я… я испугался. Я думал, он прав. Я думал, это единственный способ… сохранить хоть что-то. Сохранить тебя, но по-своему, отгородив от всего этого. А чтобы ты ушла без скандала, чтобы не пыталась бороться… нужен был повод. Веский. Такой, против которого ты была бы бессильна. Беременность другой женщины… Измена… Я ненавидел каждую секунду этого спектакля, Фима! Клянусь!
В его голосе послышались слезы.
Настоящие, неподдельные.
Я слышала, как он сглотнул ком в горле.
– А сегодня, когда ты ушла с тем… когда ты уехала… и сейчас, когда ты звонишь откуда-то… я понял, какую чудовищную ошибку совершил. Я пытался спасти нас, а уничтожил всё окончательно. Отец… он просто использовал мою боль, мой страх. Он воспользовался тем, что я был сломлен после нашей потери. И я… я такой мудак… я позволил ему.
Я медленно опустилась на стул у кухонного стола. Внутри не было ни злости, ни ненависти. Была только бесконечная, всепоглощающая жалость.
Жалость к нему.
К себе.
К нам обоим, сломленным одним горем, но так и не сумевшим найти друг в друге опору. Мы позволили этому горю разъесть нас изнутри, а хищному старику – воспользоваться этим.
– Ты не должен был слушать его, Ром, – прошептала я, и мой голос тоже дрогнул. – Мы должны были держаться вместе. Мы потеряли ребенка… Это должно было сделать нас сильнее, а не… не превратить в врагов.
– Я знаю, – его ответ был полон бездонного раскаяния. – Я знаю сейчас. Но тогда… я не видел выхода. Прости меня, Фим. Прости, хотя я не заслуживаю этого.
Я закрыла глаза, и по моим щекам покатились горячие слезы. Это были не слезы по нему, не слезы по браку. Это были слезы по тому мальчику, которого мы так и не смогли назвать своим сыном. По тому будущему, которое разбилось вместе с тем самолетом. И по нам – двум людям, которые слишком поздно поняли, что их настоящим врагом были не мы сами, а общее горе и воля безжалостного манипулятора.
– Мне жаль, Ром, – сказала я тихо. – Мне жаль, что всё так получилось. Но это не оправдывает тебя. Ты сделал свой выбор. А я сделала свой. Наша история… закончена.
– Фима, подожди… – в его голосе снова зазвучала паника. – Давай… давай попробуем всё исправить? Я порву с отцом! Я всё ему скажу! Мы…
– Нет, – мое слово прозвучало тихо, но с абсолютной, неоспоримой окончательностью. – Слишком поздно. Ты сломал что-то такое, что уже не починить. Прощай, Роман.
– Фима… - услышала, я перед тем, как положить трубку.
Телефон выскользнул из моих дрожащих пальцев и упал на стол. Я закрыла мокрое лицо ладонями и завыла.
Глава 18.
Тишину в квартире нарушил звонок в дверь. Я вздрогнула, смахнула остатки слез с лица и пошла открывать, с опаской думая, что это мог бы быть снова кто-то нежеланный. Но в глазок я увидела Макса. Он стоял, засунув руки в карманы брюк, с легкой, немного виноватой улыбкой.
Открыв дверь, я попыталась придать своему лицу нормальное выражение, но было понятно, что я плакала.
– Привет, – сказал он, внимательно глядя на меня. – Все в порядке?
– Да, просто… разбиралась с кое-чем, – уклончиво ответила я, пропуская его внутрь.
– Слушай, день такой хороший выдался. Не хочешь прогуляться? В парке недалеко от меня сейчас самое красивое время – листья желтеют, воздух свежий. Сидеть в четырех стенах после всего… не лучшая идея.
Мысль о том, чтобы выйти на улицу, под солнце, в мир, который продолжал жить, пока моя жизнь рушилась, показалась мне пугающей, но и притягательной.
– Знаешь, а почему бы и нет? – неожиданно для себя согласилась я. – Только дай минут пять, приведу себя в порядок.
– Конечно, я подожду, – кивнул Макс.
Через пятнадцать минут, уже в джинсах и свитере, с едва заметным слоем тонального крема, скрывшим следы слез, я была готова. Мы вышли из подъезда, и я уже ждала, что