В моей голове было множество вопросов. Внезапно я почувствовал боль и жжение в груди – снова напомнила о себе родинка. Как же не вовремя! Я сморщился, и тут вдруг старуха то ли случайно, то ли нарочно приложила ладонь к моей груди, но сразу же отдернула ее, пошатнувшись.
– Что с тобой, маменька? – с тревогой в голосе спросила Паулина, придерживая старуху за локоть.
– Это он. Это точно он, – прохрипела старуха, и рот ее растянулся в безобразной улыбке, обнажив гнилые зубы, – молодец, Паулинка.
Я не понимающе смотрел то на Паулину, то на ее мать, и не мог понять, что здесь происходит? Кто они – эти странные женщины в черных платьях?
– Я парень вашей дочери, – наконец, сказал я, и голос мой прозвучал глухо и неуверенно, – я люблю Паулину всем сердцем и хочу попросить разрешения жить с ней.
Старуха затихла, какое-то время смотрела подслеповатыми глазами куда-то мимо меня, а потом засмеялась, и смех ее вскоре превратился в лающий кашель. Прокашлявшись, она взглянула на меня и сказала:
– Дочку, значит, хочешь у меня забрать?
Я кивнул головой, не понимая, что такого смешного было в моих словах.
– Мои намерения самые серьезные, можете в этом не сомневаться, – громко сказал я.
Старуха внимательно смотрела на меня, я не мог понять, о чем она думает, но мне казалось, что она настроена крайне недоброжелательно по отношению ко мне.
– Это хорошо, что твои намерения серьезны. Но просто так я тебе свою любимую дочку не отдам, – наконец, ответила она.
Я смотрел на Паулину, губы ее затряслись от волнения, такой растерянной и печальной я ее никогда раньше не видел.
– Но, маменька, ты же мне обещала… – тихо прошептала она, обращаясь к старухе.
Старуха метнула в сторону дочери гневный взгляд, и Паулина замолчала, опустила глаза в пол.
"Видимо, она очень сильно боится матери," – подумал я.
Бывают такие деспотичные родители, которые пытаются до самой смерти держать детей в подчинении. Внешне они могут выглядеть гораздо привлекательнее, чем эта мерзкая старуха, но внутри мало чем от нее отличаются…
Старуха между тем снова положила мне на плечо свою ладонь, и от ее прикосновения по моему телу пробежала волна холода:
– Принесешь мне Ведьмин Цвет, тогда и заберешь Паулинку. А если не принесешь, то можешь забыть о ней навсегда.
Голова моя готова была взорваться от переизбытка эмоций. Мне показалось, что, переступив порог этого мрачного особняка, я в одну секунду из своей привычной, спокойной и размеренной жизни попал в какую-то жуткую сказку.
– Что еще за Ведьмин цвет? – в сердцах спросил я.
Старуха медленно развернулась и метнула в мою сторону гневный взгляд. Паулина с мольбой посмотрела на меня, словно просила не спорить, и я замолчал, сжав от злости кулаки.
– Цветок, горящий огнем. Не притворяйся, что не знаешь о нем, – неохотно проворчала старуха.
– Горящий цветок? – еще более удивленно воскликнул я.
Теперь я был уверен, что мать Паулины сумасшедшая, больная женщина. О каком цветке она говорит? Я схватился обеими руками за голову и повернулся к Паулине.
– Что все это значит? – с мольбой в голосе обратился я к девушке, но она смотрела на меня грустным взглядом и молчала.
– Даю тебе ровно неделю, – рявкнула старуха и, шелестя подолом длинного черного платья, пошла прочь, уводя за собой Паулину.
В голову мне вдруг пришла смелая мысль. Нужно просто схватить любимую и бежать вместе с ней прочь из этого сумасшедшего дома. По ее глазам я видел, что она живет здесь подневольно, что жизнь ее рядом с сумасшедшей матерью и не менее сумасшедшими сестрами похожа на ад. Я освобожу ее, избавлю от этого рабства.
Я подбежал к Паулине, высвободил ее руку из крепкой ладони старухи и, не давая ей опомниться, потянул за собой к двери.
– Что ты делаешь? – закричала испуганная девушка.
– Доверься мне, я хочу тебя спасти, – ответил я.
Подойдя к входной двери, я распахнул ее, но внезапно стены старого особняка затряслись, задрожали, пол стал ходить ходуном, а с потолка посыпалась штукатурка, падая нам на головы россыпью камней. Я ухватился за дверной косяк, пытаясь удержать равновесие и не упасть.
Обернувшись, я увидел, что старуха с красным от ярости лицом, воспарила вверх. Зрелище было нереальным, фантастическим и страшным – как будто тело ее подвесили веревками к самому потолку. Черные одежды развевались в разные стороны – так, что казалось она заполняла собой все пространство гостиной. От резкого порыва ветра свечи вокруг погасли, и дом погрузился в темноту.
Старуха завыла, и этот протяжный звук был таким оглушающим, что я зажал ладонями уши. Но увы, выпустив при этом руку Паулины, я теперь безуспешно пытался найти ее рядом с собой в темноте.
– Паулина! Где ты? Надо уходить отсюда! Паулина! – закричал я, но вихрь, сметающий все внутри, заглушил мой голос.
– Ты не получишь мою дочь до тех пор, пока не принесешь мне Ведьмин Цвет! – низкий гортанный голос раздался прямо надо мной. Я вздрогнул, метнулся в сторону и наткнулся на женскую фигуру.
– Пойдем скорее отсюда! – сказал я и, схватив за руку девушку, потянул ее за собой.
Добежав до освещенной улицы, я оглянулся. Погони за нами не было. Особняк стоял на прежнем месте, ничто не выдавало в нем какого-либо движения, окна были темны, а все вокруг казалось тихим и спокойным.
Я прижал Паулину к своей груди, убрал с ее лица густые темные волосы и вдруг из моей груди вырвался вопль ужаса. Это была не Паулина, в темноте дома я схватил за руку Астру, ее младшую сестру. Сейчас она смотрела на меня и улыбалась. Ее широкая улыбка была омерзительна, а изувеченное лицо казалось при тусклом свете фонарей застывшей, страшной маской.
– Что ты здесь делаешь? Где Паулина?
Астра смотрела на меня, склонив голову набок, словно пыталась понять, о чем я говорю, но не понимала. Потом она оттолкнула меня и с диким хохотом побежала обратно к дому. Я хотел было последовать за ней, но перед покосившейся калиткой остановился – что-то отталкивало меня назад, какая-то неведомая сила не давала мне подойти к особняку.
Я пробовал зайти в калитку снова и снова, несколько раз обошел дом, пробираясь в темноте вокруг забора практически на ощупь. Но по всему периметру особняка словно образовалась невидимая преграда – непроходимое кольцо. Осознав, что внутрь мне больше не попасть, я остановился