Шлеп!
Удар был несильным, но пощечина в пустом кабинете прозвучала оглушительно. Ерофеев застыл, не веря. Его щека горела.
— Теперь, — все так же тихо сказал князь, — вы напишете прошение?
Купец молчал, парализованный ужасом. Голицын кивком указал на массивную бронзовую чернильницу на столе.
— Кажется, вы плохо меня расслышали.
И кошмар повторился. Рука Ерофеева, дрожа и сопротивляясь, потянулась к столу. Пальцы сомкнулись на холодном металле. Медленно, как в страшном сне, он поднял чернильницу. Он видел свое отражение в ее полированной поверхности: искаженное ужасом лицо, вытаращенные глаза… Рука наклонилась, и густые, черные чернила густой, холодной струей потекли ему на голову, на седеющие волосы, пачкая лоб, заливая бороду.
Он стоял, обтекая, униженный, раздавленный, сломленный. Вся его гордость, вся его хватка и спесь утонули в этой липкой, вонючей жиже.
— Так что? — улыбнулся князь, наблюдая, как чернила капают с лица на кафтан купца из дорогой материи. — Изволишь-таки написать, или выльешь сперва себе на голову содержимое ночного горшка?
Купец в ужасе уставился на него. Ощущение, как чужая воля берет под контроль его тело, было… чудовищно!
— Я… напишу… — прохрипел он.
— Вот и славно, — на губах князя промелькнула тень улыбки. — Жду бумагу к вечеру. Можете быть свободны.
Как только дверь вышел за дверь, ноги Василия Захаровича подкосились. Дрожь колотила все его тело. Но это была уже не дрожь страха. Это была дрожь бешеной, бессильной ярости. Унижение выжгло из его души все, оставив лишь одно — черную, обугленную ненависть.
Они оба. Оба! Один — колдун-простолюдин. Второй — князь-изверг. Два демона, два чудовища в человеческом обличье, которые играли им, как куклой.
Пулей вернувшись в домой, он подбежал к умывальнику и начал лихорадочно смывать с лица чернила.
— Твари… оба — твари… — шипел он, глядя на свое отражение. — Ужо найду я на вас обоих управу! Ерофеев — это вам не ванька какой! Взяли моду — купца известного по щекам хлестать!
И, не теряя больше ни секунды, он бросился в жилые покои. Быстро, лихорадочно он начал сгребать в дорожный саквояж самое ценное: деньги, бумаги, шкатулку жены с драгоценностями. Через десять минут, черный от высохших чернил и ярости, он выбежал на задний двор, приказал запрягать лучшую выездную лошадь и, не прощаясь, не оставив никаких распоряжений, вылетел из города, уносясь прочь в столбе пыли. Он бежал — но бежал за силой, способной сокрушить их обоих.
Глава 18
Стояли последние жаркие дни, но ветер задувал уже холодный, напоминая о скором приходе осени. Предуральские леса еще не оделись в багряные и золотые одежды, зато листья уже начинали опадать, а дневное солнце не успевало прогнать ночную прохладу. Прекрасная погода для путешествия… если не идет дождь. На второй день пути небесные хляби разверзлись, хлынул мощный и долгий предосенний ливень. Мы непременно промокли бы насквозь, но я установил защитный купол — облегченное подобие «Пламенного щита». Подглядел в свое время у магии «огневиков» — когда молния на определенной частоте начинает выделять тепло. Игнат поначалу пугался, читал молитвы, крестился, просил не поджечь телегу… а потом привык. Но вообще, это происшествие натолкнуло меня на мысль купить какой-нибудь зонт или макинтош. Не ходить же по Кунгуру с огненной сеткой над головой!
Когда на второй день пути покрытая лужами дорога привела нас к городской заставе Кунгура, Игнат остался с телегой на постоялом дворе, а я первым делом поспешил к портному.
Примерка была недолгой. Тяжелое темно-синее сукно безупречно село на плечи. Жилет из плотного шелка не стеснял движений. Прекрасные панталоны с кожаными вставками, скроенные для верховой езды, оказались на удивление удобны. Облачаясь в новую одежду, я физически ощущал, как сбрасываю старую кожу. Взглянув в помутневшее зеркало в углу мастерской, я увидел совсем другого человека.
Купив у сапожника по соседству пару высоких, из отличной кожи, сапог, я вернулся на постоялый двор. Игнат, увидев меня, открыл было рот, чтобы что-то сказать, да так и застыл, хлопая глазами. Преображение было полным. Вчерашний «лекарь», странный мужик из глухого леса, исчез. Перед ним стоял господин. Аристократ по сути, если не по крови.
Сразу от портного я заглянул по пути к цирюльнику, избавившему меня от отросшей в дороге щетины и соорудившему прическу «À la Titus». Умелыми движениями щипцов и гребня он уложил их в продуманном, художественном беспорядке, создав объем и зачесав пряди назад и вбок. Несколько тяжелых темных завитков, будто случайно, падали на высокий лоб, придавая лицу вид не праздного денди, а человека, погруженного в глубокие мысли. Узкие, аккуратно подстриженные бакенбарды завершали образ, подчеркивая решительную линию челюсти. Удовлетворенно оглядев себя в зеркале, я поспешил к Анфисе Спиридоновне.
Дом вдовы Комаровской мне указал первый же извозчик. Оставив Игната управляться с лошадью, я пошел к ней один.
Служанка, открывшая дверь, смерила меня оценивающим взглядом и, не задавая лишних вопросов, почтительно поклонилась.
— Как доложить о вас, сударь?
— Доложите — Михаил Иванович Молниев. Госпожа Комаровская должна меня помнить.
Буквально через минуту Анфиса сама вышла в прихожую. Завидев меня, она на мгновение замерла с полуоткрытым ртом. Ее легкий полупоклон застыл на полпути, а на лице отразилась целая гамма чувств: удивление, затем — мгновенное узнавание и что-то еще — новое, теплое, чего я не видел прежде.
— Михаил Иванович… — выдохнула она, и в этих двух словах была целая гамма непередаваемых эмоций. — Прошу вас, проходите. Я, признаться, не ждала вас так скоро.
Мы сидели в ее уютной, залитой мягким светом гостиной. Фарфоровая чашка в моей руке больше не казалась чужеродным предметом.
— В прошлый ваш визит вы говорили о том, что создаете удивительные вещи. И мне пришла в голову мысль о потенциальных покупателях для вас, — начала она, едва заметно волнуясь. — Самая видная фигура в городе сейчас, конечно, князь Голицын. Приехал из столицы по делам своего рода — говорят, ищет земли под строительство нового завода. Денег не считает, на все диковинки падок. Знакомство с ним открыло бы вам многие двери.
Я поставил чашку на блюдце. В тишине резко прозвучал стук фарфора о фарфор.
— Благодарю вас, Анфиса Спиридоновна. Но с этим господином я уже имею неудовольствие быть знаком, и определенно могу