Она удивленно вскинула брови. Такой быстрый и категоричный отказ ее явно озадачил.
— Но почему? Род Голицыных известен издавна. Мне он показался весьма воспитанным молодым человеком, блестящим аристократом…
— Возможно, вы не видели его иначе чем в светских салонах. Я — видел, и с подобными господами дел не имею, — мой ответ был жестче, чем я рассчитывал.
Склонив голову набок, она смотрела на меня в упор, пытаясь понять. В ее взгляде не было обиды, лишь острый, как игла, интерес.
— У вас с ним были… недопонимания?
Я усмехнулся.
— Скажем так, у нас разные взгляды на то, что достойно, а что нет. Но дело не во мне. Я скажу вам одну вещь, и прошу поверить мне на слово, — тут я подался вперед, глядя ей прямо в глаза. — Он опасен. Опасен тем, что у него внутри. Там — пустота, обернутая в блестящую оболочку. Пустота и гниль. Держитесь от него подальше.
Не отводя взгляда, она слушала меня, и, не умом, а женской интуицией, кажется, понимала, что я хотел сказать. Загадочное предостережение от человека, полного тайн, подействовало на нее сильнее, чем любые разумные доводы.
Медленно, очень медленно она кивнула.
— Хорошо, Михаил Иванович. Я вам верю.
Она молчала несколько секунд, обдумывая мои слова. Легкая морщинка пролегла между ее изящными бровями. Отвергнув Голицына, я поставил перед ней непростую задачу, но она не сдавалась.
— Что ж, — произнесла, наконец, Анфиса Спиридоновна, и в ее голосе уже звучали деловые нотки, — если не князь, то остается только один путь. Прямой и самый надежный!
— Я слушаю!
— Вам нужен глава уездного дворянского собрания, Степан Андреевич Вяземский, — она сделала глоток чая. — Он очень авторитетен среди местного благородного сословия, его слово здесь — закон. Если он признает ваши… таланты, все остальные последуют его примеру. Его одобрение — это ключ ко всем гостиным и конторам Кунгура.
— Звучит разумно. Но к сожалению есть проблема, — я откинулся в кресле. — Для господина Вяземского я — никто. Простолюдин, хоть и в дорогом сюртуке. С какой стати ему принимать меня, а тем более слушать? Я мог бы продемонстрировать ему свои изделия, и даже более того, но… но для этого нужно хотя бы переступить порог его дома!
Анфиса задумчиво постучала кончиками пальцев по подлокотнику. Слова о «простолюдине» слегка покоробили ее. Похоже, надуманная сама себе сказка о «принце» пошла трещиной. Но при этом отказываться от помощи мне она не собиралась.
— Вы правы. Явиться к нему с торговым предложением, будто вы приказчик… это провал. Это унизит и вас, и меня, как вашу рекомендательницу. Значит, предлог должен быть иным. Не коммерческим.
Она встала и подошла к окну, глядя на тихую улочку.
— Мы не можем представить вас как равного по рождению, — рассуждала она вслух, — но вполне возможно презентовать как человека уникального, чья ценность не в гербе, а в редкостном даре.
Она резко обернулась, и ее глаза сверкнули.
— Лекарь! Вы ведь и правда лекарь, чья слава уже расползлась по всему уезду!
Она подошла к маленькому письменному столику из красного дерева.
— Степан Андреевич — человек прагматичный, — быстро говорила Анфиса, доставая письменные принадлежности, и от возбуждения на щеках ее проступил легкий румянец. — Здоровье — это единственная ценность, которую признают все сословия. А еще… он меня хорошо знает. Я несколько лет преподавала французский его младшей дочери. Он всегда был ко мне благосклонен. Я напишу ему записку. Сейчас.
Ее перо стремительно заскользило по листу дорогой французской бумаги. Я подошел и встал у нее за спиной, читая ровные, изящные строки. Она просила его о короткой частной встрече, не откладывая, этим же вечером. Просила принять ее не одну, а со спутником — «весьма примечательным человеком, искусным лекарем, чьи таланты, как мне кажется, могут быть весьма полезны его превосходительству».
— Отлично, — сказал я, когда она поставила последнюю точку. — Просто, достойно и без лишних подробностей.
Она запечатала письмо и, дернув шнурок звонка, отдала его вошедшей служанке.
— Отнести к дому господина Вяземского. Немедленно. Жди ответа.
Следующие два часа прошли в напряженном, но странно уютном ожидании. Мы говорили о пустяках: о погоде, о книгах, которые она читала. Но за этой светской болтовней скрывалось растущее напряжение — азарт совместного предприятия. Анфисе импонировало, что она может помочь загадочному незнакомцу, да еще красивому собой и не обделенному манерами. В ее глазах мы стали партнерами. Я не собирался развенчивать это впечатление, ведь сейчас мы и есть партнеры. Как сложится в будущем — покажет лишь время.
Когда служанка вернулась, протягивая Анфисе ответное письмо на серебряном подносе, я заметил, как дрогнули ее пальцы, ломая печать.
Она пробежала глазами по строчкам, и ее лицо озарила торжествующая улыбка.
— Он согласен. Ждет нас через час. У себя дома.
Дом главы дворянского собрания стоял чуть на отшибе, на главной улице, ведущей из города. Это было не аристократическое гнездо, а скорее твердыня — крепкий, двухэтажный каменный особняк, обнесенный чугунной оградой. Все в нем говорило о незыблемом, основательном богатстве, добытом не дворцовыми интригами, а потом и хваткой хозяина здешних заводов и лесов.
Нас встретил дворецкий, старик с благообразным лицом римского сенатора и, пока он принимал наши плащи, по дому разнесся его ровный, зычный голос:
— Доложить Степану Андреевичу! Госпожа Комаровская со своим кавалером прибыли!
Гмм. «Кавалером». Слово повисло в гулком, прохладном приемном зале. Анфиса на мгновение замерла, и я увидел, как легкий румянец тронул ее щеки. Мы обменялись быстрым, почти незаметным взглядом — смесь смущения, иронии и чего-то еще, невысказанного. Похоже, в глазах всего мира мы уже были парой.
Сам господин Вяземский ждал нас в своем кабинете. Степан Андреевич оказался таким, как я и представлял: кряжистый, седоголовый, с широкими рабочими руками и пронзительным, хозяйским взглядом, который, казалось, видел тебя насквозь и мгновенно определял твою цену. И кабинет был ему под стать — тяжелая дубовая мебель, запах дорогого табака, на стенах портреты предков и карта уезда, исчерченная какими-то пометками.
— Рад видеть вас, Анфиса Спиридоновна, — пробасил он, приподнимаясь из-за массивного стола. — Наслышан, наслышан я о чудесах, что творятся в нашей глуши. Говорят, объявился лекарь, что мертвых на ноги ставит. Так вот он каков…
Он посмотрел на меня. В его тяжелом, испытующем взгляде не было