Я тяжело вздохнул. Опять ехать в город, объяснять, демонстрировать, доказывать… И на этот раз просить не просто о покровительстве, а о промышленных поставках, которые потянули бы на годовой бюджет купца средней руки. Но хуже всего другое. Чтобы убедить его, мне, видно, придется притащить этого кряжистого господина сюда, в этот самый лес, да показать ему дрожащее марево над воронкой и на пальцах объяснить, что эта милая штуковина скоро может испарить и его заводы, и его коровники, и его самого вместе с недолеченной подагрой. И все — с пониманием, что плана «Б» не завезли!
Ну, значит — пора седлать Бурана. Снова!
Вернувшись в деревню, я первым делом приказал Ульяне выстирать мою новую одежду, что успела запылиться, пока ехал из Кунгура сюда. Ярость и тревога уступили место ледяной усталости. Бросаться в город сломя голову прямо сейчас, на ночь глядя, было верхом глупости. Мне нужно было отдохнуть, собраться с мыслями и подготовиться к, вероятно, самым сложным переговорам в моей новой жизни.
Пока Ульяна забрала одежду, а затем молча и расторопно накрывала на стол мой поздний ужин, я отдал распоряжения.
— Семён, — обратился я к нему. — Я уезжаю в город, возможно, на несколько дней. Ты остаешься за старшего. Твоя задача — охрана. Днем сидишь в мастерской, точишь стрелы, чистишь оружие. Ночью — никаких геройств, запираешься в доме. Если кто полезет — есть «Стражи». Понял?
— Так точно, Михаил Иванович.
— Ульяна, — я повернулся к девушке, которая замерла с чугунком в руках. — На тебе — хозяйство. Еда для Семёна. Порядок во дворе. И главное — никого постороннего на территорию не пускать. Никаких любопытных девок, никаких плачущих старух. Двор — это крепость. Вы вдвоем — ее гарнизон.
Они молча кивнули. Я видел в их глазах не просто страх, а понимание серьезности момента. Моя тревога передалась и им.
Ночь прошла в тяжелой, липкой полудреме. Я прокручивал в голове десятки вариантов разговора с Вяземским, каждый из которых казался неубедительным. Рассвет я встретил уже в седле. В переметных сумах — торба овса для Бурана, краюха хлеба и фляга с водой для меня.
Я гнал коня безжалостно, и к полудню уже был на полпути к городу. Навстречу, лениво поскрипывая, тащилась знакомая крестьянская телега. Игнат. Он только-только возвращался в деревню после нашей совместной поездки, черепашьим шагом преодолевая то расстояние, которое я на Буране покрыл за несколько часов.
Увидев меня, несущегося навстречу, словно гонец с вестью о войне, он ошарашенно замер, а затем испуганно натянул вожжи.
— Михаил… господин лекарь⁈ — пробормотал он с округлившимися глазами. — Вы… как же так? Вы ж только вчера должны были в деревню приехать… а теперь — обратно? Что стряслось-то?
Он смотрел на меня, и в его простодушном взгляде читалось полное недоумение. Мир в его глазах явно давал трещину: господа не мечутся по дорогам туда-сюда без видимой причины, словно угорелые.
Я придержал Бурана. Объяснять ему что-то было бессмысленно и опасно.
— Планы изменились, Игнат, — коротко бросил я. — У меня для тебя есть один совет. Ускорься, забери своих родных и поезжайте в город. Побудьте там пару дней.
— Так зачем же? — не понял он.
— В деревне скоро будет неспокойно. Очень неспокойно. Но я не настаиваю, у тебя своя голова на плечах есть. А мне пора.
Я хлестнул поводьями, не тратя больше ни секунды. Теперь я спешил еще и потому, что знал — времени, чтобы предупредить Анфису, у меня, скорее всего, уже не будет. Я должен был действовать в одиночку.
* * *
Пять часов спустя я ворвался в Кунгур, подняв за собой шлейф пыли и куриного пуха. Буран горячился под седлом и все еще рвался вперед, но я сдержал его у заставы. Минуя дом Анфисы, чьи окна смотрели на меня с немым укором, я погнал коня прямо к городскому дому Вяземского.
Дюжий швейцар у ворот попытался было меня остановить, но, заглянув мне в лицо и не заметив ничего располагающего к пререканиям, молча отворил калитку.
— Доложить Степану Андреевичу! Срочно! — рявкнул я дворецкому, едва не сбив его с ног в холле.
Вяземскому, очевидно, доложили о моем состоянии, потому что принял он меня сразу. Он сидел в своем кабинете, спокойный, как скала, но в его глазах я увидел вопрос. Он понял — я приехал не торговать зажигалками. Но минимальный политес, конечно, надо было соблюсти.
— Добрый вечер, Степан Андреевич! Как подагра? — уняв дыхание от бешеной скачки, спросил я.
— Благодарю, много лучше. Почти не чувствую уже болей. А ты чего такой встрепанный вдруг явился?
— У меня беда, Степан Андреевич! Вернее, у нас у всех большая беда… И только вы можете помочь.
— Говори, — коротко бросил он, указав на стул.
— Лес, в котором я нахожу материалы для создания целебных пластин и «вечных» зажигалок — в нем проблемы. Он не только источник диковинок и неведомой силы, но и — кровоточащая рана на теле мира. И она растет.
— Ты снова о своих… колдовских штучках? — в его голове прозвучала нотка раздражения. — Ближе к делу, Михаил.
— Ближе некуда, — я подался вперед. — Представьте, что под вашим лучшим заводом обнаружили подземное болото, выделяющее ядовитый газ. Сперва от него просто болит голова. Но давление под землей нарастает. Вчера газ пробил четыре небольших скважины, и из них уже сочится отрава, убивая или извращая все живое. И это, Степан Андреевич — вторая стадия.
Вяземский молчал, но пальцы его, барабанящие по столу, замерли.
— А теперь представьте, что будет, когда давление достигнет критической отметки, — продолжал я, глядя ему прямо в глаза. — Все четыре скважины соединятся в одну огромную дыру. И из-под земли ударит фонтан чистого яда. Это то, что я называю «Прорывом». Он отравит окрестности, сотрет с лица земли вашу деревню, ваше поместье, ваши заводы, этот славный город… и всех жителей. Все пойдет прахом!
— Ты… преувеличиваешь, — произнес он, но в его голосе уже не было прежней уверенности.
— Лишь самую малость, — откинулся я на спинку стула. —