– До сих пор даже разговаривать не могу, стоит это вспомнить. Детская рана осталась на всю жизнь.
И тогда дядя Петя возвел в селе мемориал погибшим жителям Варзуги – в гражданской, великой отечественной, афганской войнах. На ограде вокруг обелиска – сто фотографий, мужей, сыновей и братьев, не вернувшихся с войны. И сегодня, когда снова пробил час их отечества, там, возможно, появятся новые лица.
Слова дяди Пети навсегда запомнились:
– Я никогда не разделяю их: белые, красные… Это люди, которые шли защищать свое отечество. В любое время.
Роман вспомнил речь Даши:
– Призвала тебя страна жизнь за себя положить, значит, сражайся, борись за свою землю и старайся остаться в живых. А поляжешь, так для того, значит, на свет появился. Ведь нормальный мужчина должен защищать свою мать, жену и страну. Для этого он на свет появляется, если немного вспомнить об истоках.
Да, Петру Прокофьевичу понравились бы такие слова…
Позже мемориал с фотографиями погибших мужчин был дополнен тридцатью фотографиями вдов Варзуги, тех, что воспитывали детей и ждали возвращения мужчин. С войны. Или с моря.
– Эти женщины заменили детям еще и отцов, – всегда говорил Петр Прокофьевич, еле сдерживая дрожь в голосе. – Родители, матери – это наши корни. С этим живем.
И паломник вспомнил о родителях. Мать умерла рано, он еще в школе учился. Внезапно. Было больно. А отец конец жизни провел в Мурманске, ставшем ему второй родиной. Роман очень любил его. Теперь он остался один.
Когда перед сном они сидели на лавочке только вдвоем – Венера Мефодьевна возилась в доме – то по большей части молчали, изредка только перебрасываясь парой фраз. Но у Романа в горле разрастался ком. Он спросил:
– А как музей?
– Завтра сам увидишь. Покажу. А сейчас иди ложись. Не спал же. Полярная ночь для того и есть, чтобы спать…
На следующий день Роман проснулся только с рассветом. Значит, было уже больше одиннадцати. Завтракали втроем: старики, конечно, наверное, уже обедали, но виду не пода́ли.
– Как у нашего энтузиаста со здоровьем, Венера Мефодьевна? Спрашиваю у вас, потому что сам он мне правды не скажет. Ответит, что еще всех нас переживет.
Она улыбнулась. Жена дяди Пети сохранила свой шарм вплоть до самой старости. И вообще, здесь, в поморье, все люди были Роману милы. Высокие лбы, чистые лица, прямые носы. Большие глаза, ясные, без фальши, выраженные надбровные дуги, наделяющие взгляд каким-то особым благородством. Многие виделись ему такими: дядя Петя, тетя Веня, игумен Митрофан. Он любил северян и гордился, что сам был одним их них.
– Ну… Как тут скажешь одним словом… Не думает он о здоровье. Ему по-другому нельзя. Строит вот почти без отдыха, то одно, то другое. Во что бы то ни стало хочет успеть как можно больше. Неистовая душа!
Она подошла и поцеловала мужа.
– Кто же, говорит, если не я, поможет сохранить поморский быт и культуру? Сейчас вот сам восстанавливает избу начала двадцатого века. Тоже музей будет. Откуда он время найдет, чтобы о здоровье подумать?
Вмешался сам хозяин:
– Я здоров как бык. Именно потому, что не люблю о здоровье разговоры разговаривать.
Роман переглянулся с тетей Веней.
– А как в музее дела?
– Пока зима – тихо, а лето начнется, будет труднее. Он же даже по нашим местным меркам – вызывающе бескорыстен! Всё выделенное ему колхозом небольшое пособие тратит на помощников, когда в одиночку перестает справляться, а сам живет только на пенсию. В музее всех желающих принимает, но от денег отказывается, говорит: «это не мое, это – общественное. Мне почти все экспонаты принесли бесплатно».
Роман слушал Венеру Мефодьевну и думал о том, как же им повезло друг с другом. Прожили долгую, плодотворную жизнь, полную пользы, и прожили ее вместе, пройдя этот путь рука об руку. Двух детей замечательных вырастили. Как, наверное, они были счастливы вместе… Роман так никогда не смог бы. Да он и не хотел. Раньше. Но появилась Даша. И теперь он на всё начинал смотреть по-другому.
Позже Петр Прокофьевич проводил его в музей.
– Ты только взгляни как построен! – восхитился дядя Петя, когда они подошли к дому, – срублен, как в старину́ только уме́ли. Угол в «чашку», сейчас уже никто так не строит.
Он нежно погладил почерневший от времени угол.
– Удалось всё сберечь почти в первозданном виде.
Вошли внутрь.
– Это старая поморская изба, последний дом в Варзуге. Сохранилось всё, как было при хозяевах: лавки, воронцы, (прим.: воронец – горизонтальный брус, врубаемый в избе в столб, поддерживающий матицу. Использовался в качестве балки, на которую опирали полати) две русские печи, деревянные самодельные кровати.
Петр Прокофьевич указал на окно:
– И двор, и хлев, всё как было, когда построили.
– Да, не зря вы специальность получали. Как же здо́рово всё! Аж не верится…
– Не зря. Но так жизнь повернулась. Мне с молодости повезло с наставником. Строили ГЭС, я встретил мастера-«золотые руки». Довелось и бригадиром плотницкой бригады побыть в колхозе. А начинал-то с плотника. Но я всегда говорю, что по профессии я прежде всего строитель-реставратор.
Стали спускаться сумерки. Дошли до реки, Роман двинулся к церкви.
– А как игумен?
– Помогает мне с восстановлением. Или я ему. Тут не поймешь, кто кому больше. Сейчас вот прихворнул. Но рождественскую отслужит. Останешься?
– Не могу. Переговоры на субботу. Пропустить нельзя.
– Конечно! Куда же тебе, безбожник!
Дядя Петя толкнул его в плечо. Они улыбались друг другу.
– Помнишь ведь наверняка, как Митрофан говорит: тут у нас на четыреста пятьдесят жителей – четыре церкви, одна красивее другой. Рыбак, выходя в море, в помор, прощался каждый день навсегда. Он не знал. Он был готов. Поэтому разговор с Господом был для него горячий. Церквей потому требовалось много. Село росло. И безбожников в нем не было.
– Дядь Петь…
Тот не дал сказать. Рассмеялся:
– Да ладно тебе, Роман, я ведь так. Сам сызмальства не приучен ходить в церковь.
Петр Прокофьевич, будто извинялся.
– И сейчас для меня это неискренне будет. Я – член КПСС, и сегодня коммунистов поддерживаю. В их программе много общего с православием: не убей, не укради… У них, конечно, случалось всякое, но это остается нашей историей. А меня уже не переделать для церковных дел. Так что я тоже безбожник.
– Как же! А кто два храма восстановил?
– То – другое. Мне многие удивляются. Когда бывший председатель колхоза на старости лет принялся́ восстанавливать