Лёха на секунду замешкался. Глянул на Машку, на её лицо — белое, с огромными глазами, в которых плескался страх, сжатый в ниточку рот.
Тут сзади что-то загремело, затрещало и произнесло волшебное слово «бл***ть».
Резко грохнул выстрел. Японец взвизгнул, Маша закатила глаза и начала сползла на пол. Кузьмич, снося Лёху, как раненый в жопу носорог, помчался за исчезающим в темноте коридора японцем. В темноте снова оглушительно бабахнуло несколько раз.
Маша передумала падать на пол и рухнула в подставленные объятия Лёхи. На её губах дрогнула слабая улыбка и глаза закатились.
Через минуту появился измазанный чем-то подозрительным Кузьмич:
— Ушёл гад! Я чуть глаз себе не выколол о гвоздик, подскользнувшись на банановой кожуре! Зато этот хмырь промазал. У него, оказывается, тоже пистолет был.
Лёха перевёл дух и нервно засмеялся:
— Что ж, дружище, интрига осталась.
Кузьмич чиркнул спичкой и, разглядывая далекий горизонт, ехидно произнёс:
— Маша цела. Что ж ещё нужно, чтобы счастливо встретить старость?
Они вышли на крыльцо и оказались окружены водоворотом людей.
Ван, замахав руками, заговорил по-своему — быстро, с надрывом, с тем жаром, с каким объясняются только люди, у которых подгорает сверху и снизу.
Через минуту толпа уже знала всё.
— Шпионы! Японцы! Украли белую госпожу!
Толпа гудела и шумела, как разогретый самовар, пыхтя во все стороны разом.
Лёха шёл за коляской Вана с полудохлой Машей внутри, держа пистолет наготове, и думал: сколько там этих японцев? Пятьдесят? Сто? Двести тысяч?
Да если весь Китай действительно вот так поднимется, если китайцам раздать хотя бы рогатки с гайками, они их просто затопчут! Правда, где найти сто миллионов гаек — наш герой так и не придумал.
Самый конец марта 1938 года. Аэродром Ханькоу, основная авиабаза советских «добровольцев».
Через неделю, когда противный северный ветер, наконец, сменился на тёплый юго-западный, советский самолёт с гордой надписью «Аэрофлот», уже два дня прячущийся под камышовыми циновками от японских агрессоров, неторопливо вырулил на взлётную полосу аэродрома Нинбо.
— Экипаж прощается с вами и желает приятного полёта на борту нашего бензовоза! — весело объявил Лёха, подтягивая ремень. Сегодня он сидел на небольшом стуле прямо за спиной пилота. Караулов высказал всё, что он думает про армию, флот, войну, японцев, китайцев и двинул рычаги управления двигателей.
Самолёт действительно напоминал бензовоз — в своём нутре он вёз в основном бензин, немного масла, приличное количество пачек китайских желтоватых печатных изданий и одну небольшую деревянную «бомбу», раскрашенную в весёленькие цвета японского флага.
Тут стоит уточнить, что настоящих бомб нашему попаданцу не дали. По старой привычке, решив усилить воспитательный эффект парочкой взрывоопасных аргументов, Лёха нарвался на коллективный ужас — вокруг замахали руками, забегали, и всё закончилось ссылкой на волю самого великого вождя. Никак нельзя! Миссия политическая, строго агитационная, без оружия и прочих взрывоопасных излишеств.
— Даже насрать им на голову и не думай, — поддержал вождя Кузьмич.
Но мы, как говорится, тоже не лыком шиты. Лёха, за два дня вынужденного безделья в Нинбо, организовал «агитационный материал» — всё строго с формулировкой из телеграммы. Деревянную болванку старательно обклеили китайскими газетами, разрисовали тушью в национальном духе и дописали послания. Самое из приличных, если перевести китайские иероглифы на русский, звучало примерно так:
«Чтоб вас в аду любили демоны во все тыловые отверстия, извращенцы нетрадиционные!»
Надо сказать, что он с таким искренним и почти детским удовольствием воспользовался теорией Кузьмича о том, что «каждая женская истерика — это всего лишь вовремя не начавшаяся мужская командировка».
И теперь вот — улетал в командировку. Ха! Обхохочитесь! На Родину!
Самый конец марта 1938 года. Апартаменты одного советского добровольца, пригороды Ханькоу .
Дома Машу наконец-то накрыла истерика. Она держалась весь путь, пока её трясло в рикше, пока Кузьмич рассуждал о пользе банановой кожуры в ближнем бою, пока Ван нёс бессмысленную чушь про духов, охраняющих его белую госпожу. Но как только дверь за ними захлопнулась, ниточка оборвалась.
Маша осела на стул, прижала ладони к лицу и зарыдала. Сначала тихо, потом всё громче — так, будто из неё вырывали комья страха и накопленной усталости. Лёха стоял рядом, не зная, что делать. Потом сел рядом и осторожно притянул её к себе.
Она рыдала, уткнувшись ему в плечо, пока сквозь всхлипы не прорвалось первое связное слово.
— Они… — выдохнула она, — они сказали, что всё знают. Про лётчиков… про вас… про Харбин… про маму… Ы-ы-ы-ы-ы!
Минут через двадцать слёз и соплей Лёха наконец вытер машиным рукавом Машино лицо и, криво усмехнувшись, произнёс:
— Ну надо же, угораздило… живу, значит, с белогвардейским и японским шпионом в одном лице. И в прочих частях тела. Симпатичным, конечно, шпионом!
Маша всхлипнула, но в уголках губ дрогнула тень улыбки.
Лёха вздохнул, потер лоб и добавил уже мягче:
— Шпион! А что ты тут сидишь! Будем воспитательный момент проводить! Ну-ка разворачивайся к стене передом, ко мне задом! Ща, гномы откачают Белоснежку!
И юбка несмело, но шустро поползла вниз…
Он налил ей воды, подал платок, утереть слёзы и, пока она приходила в себя, тихо спросил:
— Паспорт у тебя хоть есть настоящий?
Оказалось, есть. Нансеновский. Серая книжечка с печатями и харбинской регистрацией.
На следующий день, ближе к рассвету, в Париже упитанного банкира Серхио скинуло с кровати телефонным громом. Что стоило организовать звонок из Ханькоу в Париж — мы даже вспоминать не будем, да еще так, что бы никто об этом не знал.
Но сонный Серхио успел схватить трубку — и обомлел. Из далёкой трубки донёсся искаженный расстоянием, но знакомый до боли весёлый голос:
— Ола, Серхио! Как дела? В дверь-то ещё пролезаешь или совсем растолстел от французских обедов? Элька родила тебе девочку?
Мендоса заморгал, оглядел комнату, потом сел прямо на край постели.
— Мы работаем над этим. Тьфу! Алекс… ты что ли?.. Откуда ты звонишь, чёрт тебя побери⁈
— Из Китая, дружище! — бодро сообщил Лёха. — У меня к тебе просьба — короткая и человечная.
Банкир в ужасе крикнул:
— Алекс! Подожди! — и в течении трех минут вываливал на него всё, что накопилось по делам.
Выслушав ответ по существу волновавших его вопросов, Серхио вновь был остановлен фразой:
— Я к тебе пришлю барышню. Да знаю я, что ты счастливо женат! Только попробуй! Просто помоги ей устроиться. Завтра пришлёшь телеграмму с приглашением во французское посольство