– Именно! – Ларин был в восторге. – Мы наблюдаем первый в истории случай квантовой коммуникации между сознаниями. Это революционный прорыв!
– И что вы планируете делать с этим прорывом?
Ларин слегка замялся.
– Продолжать исследования, конечно. Расширять понимание процесса. Возможно, начать разрабатывать протоколы для контролируемой индукции подобных состояний у других субъектов.
– Других беременных женщин? – спросила Елена.
– В конечном итоге, да. Но сначала нам нужно полностью понять, что происходит в вашем случае. Вы… уникальны, доктор Соколова. Комбинация вашей научной подготовки, психологического профиля и физиологических особенностей создала идеальные условия для этого явления.
Елена смотрела на него внимательно. За научным энтузиазмом Ларина она чувствовала что-то еще – целеустремленность, амбиции, возможно, даже одержимость.
– Я хотела бы обсудить эти данные с профессором Барановым, – сказала она. – Его экспертиза в квантовой интерпретации сознания была бы ценной.
Ларин нахмурился.
– Боюсь, это невозможно. Данные строго конфиденциальны. Никакая информация не может покидать институт.
– Я не предлагаю выносить данные, – возразила Елена. – Я предлагаю пригласить профессора Баранова как консультанта. Его опыт может быть критически важным для правильной интерпретации того, что мы наблюдаем.
– Я обсужу это с руководством, – неохотно сказал Ларин. – Но не могу обещать положительного решения.
После его ухода Елена задумалась. Сопротивление Ларина внешним консультациям было понятно с точки зрения секретности, но также указывало на нежелание допускать альтернативные интерпретации и подходы. Что именно они пытались скрыть?
Позже в тот же день пришла доктор Петрова для очередного обследования.
– Как вы себя чувствуете сегодня? – спросила она, подготавливая оборудование.
– Физически – нормально. Ментально… многое происходит, – ответила Елена. – Вы видели данные мониторинга?
– Да, – Петрова понизила голос. – Уровни когерентности беспрецедентны. Ларин в восторге, Кузнецов тоже крайне заинтересован. Они провели экстренное совещание этим утром, без меня.
– Что вы думаете об этом? С медицинской точки зрения?
Петрова активировала УЗИ-аппарат.
– С чисто медицинской точки зрения, ваше состояние и состояние плода находятся в пределах безопасных параметров, хотя и нестандартных. Но здесь мы выходим за рамки обычной медицины. Мы имеем дело с чем-то, для чего у нас нет категорий, нет прецедентов.
Она провела датчиком по животу Елены, и на экране появилось изображение плода. За три недели он развился до состояния, соответствующего концу второго триместра обычной беременности.
– Всё выглядит хорошо, – сказала Петрова. – Органы формируются правильно, размеры в норме. Мозговая активность… необычна, но стабильна. Нет признаков дистресса или патологии.
– А нейронные структуры? – спросила Елена. – Есть ли изменения по сравнению с предыдущими сканированиями?
Петрова переключила режим и увеличила изображение мозга плода.
– Да, есть развитие тех необычных паттернов, которые мы наблюдали раньше. Особенно в области гиппокампа и теменных долей. Связи становятся более сложными, более интегрированными.
Она выключила аппарат и села рядом с Еленой.
– Что происходит в ваших снах? Есть ли изменения?
Елена колебалась, но решила довериться.
– Коммуникация становится более ясной. Не вербальной, а концептуальной. И… я думаю, что получаю предупреждения.
– О чем?
– О какой-то опасности, связанной с институтом, с экспериментом. Я видела образы – Ларин, Кузнецов, какое-то оборудование, которого я раньше не видела. Затем – что-то похожее на квантовый разрыв, фрагментацию реальности.
Петрова выглядела встревоженной.
– Вы уверены, что это не просто сон, созданный вашим подсознанием? Учитывая напряженность ситуации, ваши собственные опасения…
– Я рассматривала эту возможность, – признала Елена. – Но данные мониторинга показывают уровни квантовой когерентности, которые соответствуют реальному информационному обмену, а не просто нейронной активности во время сна. И паттерны указывают на темпоральные флуктуации, которые, согласно моей теории, могли бы создать условия для восприятия вероятностных линий будущего.
Петрова долго молчала.
– Если то, что вы говорите, верно… если формирующееся сознание действительно может воспринимать потенциальные будущие… это меняет всё. Не только науку, но и наше понимание реальности, детерминизма, свободы воли.
– И именно поэтому Кузнецов так заинтересован, – тихо сказала Елена. – Представьте стратегические, военные, геополитические последствия способности предвидеть вероятные будущие.
– Что вы собираетесь делать?
– Я не знаю, – честно ответила Елена. – Продолжать исследовать, понимать. И слушать то, что пытается сказать мне это сознание. Оно видит что-то в временных линиях, что-то важное. Я должна понять, что именно.
В тот вечер Елена долго работала, анализируя данные мониторинга, ища паттерны, которые могли бы помочь ей лучше понять процесс квантовой коммуникации. Её теория предполагала, что квантовая запутанность между нейронными сетями могла создать условия для нелокального обмена информацией, в том числе информацией, которая в нормальных условиях недоступна из-за линейности временного восприятия.
Если формирующееся сознание плода действительно существовало частично вне обычных временных ограничений, если оно могло воспринимать время как измерение, а не как поток… что именно оно видело? И почему пыталось передать это знание ей?
Утомленная, но с ощущением приближения к важному открытию, Елена наконец легла спать. Сон пришел быстро, и с ним – новый опыт контакта.
На этот раз она оказалась в странном, геометрическом пространстве, где плоскости и линии пересекались в невозможных конфигурациях, создавая многомерную структуру, которую её разум с трудом мог охватить. И в центре этой структуры пульсировал свет – не физический, а ментальный, сознание, которое пыталось общаться.
Коммуникация была интенсивной, непосредственной – не образы или символы, а прямая передача концепций, которые её мозг пытался интерпретировать через доступные ей когнитивные рамки. Временные линии, вероятностные векторы, квантовые состояния – всё это переплеталось в сложную картину возможных будущих.
И среди них была одна линия, которая становилась всё более доминантной, всё более вероятной. Линия, ведущая к катастрофе – не личной, а глобальной. Квантовый разрыв, расширяющийся, охватывающий всё большие области реальности.
Елена пыталась понять, что именно вызывает этот разрыв, какие действия или решения приводят к нему. Образы мелькали быстро – институт, Ларин, Кузнецов, какое-то устройство, похожее на усовершенствованный квантовый модулятор. Затем – серия экспериментов, расширение технологии, её применение в других контекстах.
И везде был её ребенок – как катализатор, как ключевой элемент. Его уникальное сознание, его способность воспринимать и манипулировать квантовыми состояниями, его существование на границе обычной реальности и квантового мира.
Елена проснулась с ощущением острой тревоги. Что-то должно было произойти, что-то связанное с институтом, с экспериментом, с её ребенком. Что-то, что могло иметь катастрофические последствия.
Она немедленно начала записывать всё, что помнила, пытаясь систематизировать фрагментированную информацию, найти в ней логику, последовательность. Что именно пыталось сказать ей это сознание? Какое будущее оно видело, и можно ли его изменить?
Утром Елена чувствовала себя странно – физически истощенной, но ментально гиперактивной. Мысли текли быстрее обычного, связи между концепциями формировались моментально, интуиция работала на невероятном уровне.
Доктор Петрова заметила это