Мы собрали эти конструкторы и немного доработали прямо на месте — вышли настоящие красавцы. Десять метров в длину, три в ширину, с хорошим плоским днищем, с тремя удлиненными ребрами жесткости по бокам и по центру. Добавили кожаные фартуки спереди и сзади, и получалась своеобразная юбка, как у судов на воздушной подушке. Оставалось поставить винты, малые и ходовые, и можно начинать предстартовый отсчет.
Пока все шло хорошо. Главное, не накаркать.
Накаркал…
Первой преградой на пути стали подшипники. Это у меня в Севастополе с ними работали заранее, разбирая, подтачивая и доводя до идеала в лучшем случае один из десяти. Тут же этот процесс пришлось начинать с нуля. Вторая преграда — вес! У меня действительно получилась воздушная подушка: горизонтальные вентиляторы гнали воздух вниз, создавая тончайшую прослойку между судном и поверхностью. Вот только грузоподъемность такого корабля была сильно меньше, чем у его полноценного речного собрата. А сколько весят 68-фунтовые пушки? 550 пудов или же девять тонн! Я как первую увидел, только рот открыл и отправил этих монстров обратно Константину. А мне хватит и обычных бомбовых 36-фунтовок. Две с половиной тонны сейчас казались таким ничтожным пустяком.
В итоге лишь на десятый день удалось собрать первую аэролодку. Все утро доводили до ума систему передаточных ремней. Спорили, хватит ли тут двух котлов или лучше сразу ставить четыре…
— А я бы поставил! — ругался я на Достоевского. — Вот только каждый котел — это не только мощность и скорость, это еще и уголь с водой. Да нам под них придется увеличивать всю платформу, и не факт, что выиграем больше, чем проиграем.
— Не надо увеличивать! — Достоевский тоже ругался. — Сделаем как на флоте собирались. Есть боевые корабли, а есть корабли снабжения. Так и у нас — добавим пару аэролодок с углем! А воду в море наберете.
— Соленую? Чтобы котлы через час накрылись?
— Тогда еще одну лодку добавим. С цистерной!
— А потом еще одни. С девицами легкого поведения!
После этого аргумента Михаил Михайлович даже сбился, а солдаты, прислушивающиеся к беседе, довольно загудели.
— А зачем девицы? — осторожно спросил поручик Барановский, старший офицер среди приданной нам пехотной роты.
— Это капитан так намекает, что лишний груз может лишить смысла все наше предприятие, — ответил штабс-капитан Брож, отвечающий за мою артиллерию.
В отличие от молодого и наивного Юры Барановского, Василий Брож был уже повидавшим многое ветераном. Успел посражаться и на Кавказе, и в Польше под знаменами Паскевича, а два года назад вернулся на теплое место в столицу… Правда, со своим резким характером быстро нашел недругов, и они же засунули его в обреченный на неудачу отряд — это ко мне, если что — чтобы окончательно поставить крест на карьере Брожа.
— Все правильно, — ответил я собравшемуся вокруг меня небольшому штабу. — Смысл наших судов в скорости. Причем не только в скорости в момент атаки, но и в проведении всей операции в целом. А если мы будем закладывать перегрузку угля на каждые несколько часов — да даже раз в день — это сразу сделает нас слабее.
— Но… — Достоевский смутился. — Вы же хотите атаковать Копенгаген, до него тысяча двести верст вдоль побережья. Хочешь не хочешь, а нагрузить угля на весь путь — не хватит. Придется делать заправщики.
— Или к черту Копенгаген! Тем более что после гуляющих по городу слухов нас там не ждет разве что слепой и глухой. И те могли бы уже догадаться. Пойдем на Мемель! Фридрих, думаю, будет даже рад, если мы расправимся с не самыми приятными для Пруссии гостями.
— И тем не менее, это будет нападение на ее порт, а Пруссия — наш союзник, — напомнил Брож.
— Вы же договорились с его величеством на Копенгаген, — заволновался Достоевский. — Что он подумает, когда мы не выполним приказ?
Разом стало неуютно, но в то же время я чувствовал, что сразу идти в такой дальний переход будет слишком. А Мемель — тоже незамерзающий порт, жемчужина германской торговли, и до нее почти в два раза ближе. Если выжмем из аэролодок хотя бы 70 километров в час, дойдем за десять часов. Ударим на рассвете, сожжем все, что нужно, и вернемся еще до ужина.
А перед царем я извинюсь [86], решил я. Он вроде показался вполне адекватным.
В общем, решили собирать аэролодки с двумя котлами, двумя горизонтальными винтами для накачивания воздуха и одним большим ходовым вентилятором. Все оборудование уже успели заранее прогнать на стендах, но все равно, вставая за штурвал нового корабля, я волновался. Лесовский, которому сегодня досталась роль второго номера, так и вовсе начал напевать какую-то модную песенку. Кажется, ария Барбарины из «Волшебной флейты» — ну, дает лейтенант!
— Тест систем, — я начал финальный прогон. — Котел?
— Давление в норме.
— Двигатель?
— Температура в норме.
— Горизонтальные винты?
— Работают!
— Основной винт? — я видел, что он начал крутиться, но работающие на запуске техники проверяли еще и то, что было невозможно заметить на первый взгляд. Например, перестук пошедших вразнос подшипников.
— Чисто!
— Рули?
Еще одна важная деталь, про которую чуть не забыл. Надо же было как-то нашей аэролодкой управлять. К счастью, пара вертикальных плоскостей после винта решили эту проблему.
— Работают!
— Свет? — я щелкнул рубильником, и генератор, запитанный от одного из валов основного винта, подал напряжение на вольфрамовую нить в почти настоящей фаре. Во-первых, мы с согласившимся помочь Якоби откачали из нее воздух, а во-вторых, добавили стекла и зеркала, чтобы сфокусировать луч света. Получилось довольно мощно: его было заметно даже днем, а уж в ночи… Я не сомневался, что с такой подсветкой мы сможем двигаться даже в самые темные часы.
— Работает!
Ну, вот и закончили.
— Отцепить якорь! — я дождался, пока удерживающий лодку крюк ударится о землю, и, почувствовав, как земля начала уходить из-под ног, выжал рычаг газа, полностью открывая заслонку двигателя.
Перестук цилиндров разом стал заметнее, но уже через мгновение его заглушил тяжелый басовитый гул огромного вентилятора у меня за спиной, а лодка почти сразу разогналась километров до тридцати. Спидометр мы пока так и не сделали, но я ориентировался на специальные верстовые метки, что мы вбили по кругу Волкова поля. Первый