Далее Вацуро показывает, как развивалась полемика и какими скандальными слухами сопровождалась: «H. Полевой откликнулся на послание памфлетом “Утро в кабинете знатного барина”, с прозрачной фамилией “князь Беззубов”, где есть прямой намек и на Пушкина – некоего стихотворца, от имени которого князю приносят стихи; в стихах сказано было, что князь мудрец и умеет наслаждаться жизнью; что он ездил в чужие земли, чтобы взглянуть на хорошеньких женщин; что он пил кофе с Вольтером и играл в шашки “с каким-то Бомарше”. Князь говорит, что обеды, которые он давал стихотворцу, не пропали даром, и велит впредь звать его по четвергам, но при этом не слишком поощрять его, чтобы не забывался; о самих же стихах замечает: “Недурно, но что-то много, скучно читать” – и велит перевести по-французски. Этот пасквиль очень накалил атмосферу (отзвуки его появились потом и в повести Булгарина “Предок и потомки”); Юсупов жаловался московскому генерал-губернатору кн. Д. В. Голицыну, который сделал выговор Полевому, хотя и в очень мягких тонах; зато цензор журнала С. Н. Глинка был отрешен от должности и за него ходатайствовали Вяземский и Пушкин. Перепечатка фельетона в отдельном издании “Живописца” (1832) была запрещена Главным управлением цензуры. Между тем распространился слух, что Юсупов велел побить Полевого палками».
Ничего себе поворот сюжета, не правда ли! Современники сообщают, что сам Пушкин забавлялся тем эффектом, который возымели его стихи. И тем не менее в чем тут дело? Что спровоцировало такое возмущение? Личность ли адресата послания или что-то иное? И что, собственно, хотел сказать этими стихами Пушкин, только ли это дань уважения весьма пожилому и умудренному жизнью вельможе?
Сам литературовед отмечает, что Пушкин не мог не понимать, что он делает, когда брался за перо. Вацуро пишет: «Он берет в свои герои колоритнейшего представителя “фамусовской” Москвы. Дряхлеющий меценат, державший при себе триста портретов своих любовниц, владелец крепостного гарема и кордебалета, сбрасывавшего одежды по условленному знаку; крепостник, в лучших традициях XVIII столетия отправлявший на конюшню “зефиров и амуров” и защищавший распродажи их “поодиночке”; расточитель, тративший миллионы на мгновенную прихоть, и скупец, заменявший дрова опилками, от чего произошел разрушительный пожар в Архангельском, – Юсупов скорее мог бы быть персонажем сатирической повести или комедии типа “Горя от ума”».
Что же, поэт всего этого не замечает в своем герое? Почему же, Пушкин, разумеется, вполне обо всем этом осведомлен. И все-таки фактически воспевает князя. Парадокс? Нет, любил он старика не за это.
Конечно, прежде всего он любил князя как совсем не чужого ему с детства человека. Семейство Пушкиных в 1801–1803 гг. квартировало в одном из принадлежавших Юсупову домов. Вполне возможно, что у Александра Сергеевича были еще детские впечатления о «вельможе». И после он бывал гостем в его новой резиденции в Архангельском.
Но не только эти причины побудили его создать небольшой поэтический шедевр. В каком-то смысле он был программным. И направлен против другой программы, которую отстаивал главный критик стихотворения – Николай Полевой. Последний вошел в историю русской литературы как один из первых идеологов купеческого сословия и нарождающейся буржуазии. Поэтому его демократические вкусы были глубоко оскорблены апологией «барства», явленной в пушкинском творении.
Но Александр Сергеевич видел в князе Юсупове не «крепостника», а аристократа в подлинном смысле этого слова и истинного русского европейца. Несомненно, его восхищало, что тот общался на равных с властителями дум второй половины XVIII века. И сам врожденный аристократизм тоже его, несомненно, восхищал, вопреки демократическим вкусам «передовой» журналистики. Поэтому вполне можно сказать, что Николай Борисович вдохновил Пушкина на создание своеобразного эстетического манифеста.
Да, и чего уж там, вечно стесненный в средствах поэт по-хорошему завидует князю Юсупову. Вспомним, что Пушкин признавался: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Именно в состоянии покоя и воли, на склоне лет он и живописует блестящего вельможу. Впрочем, счастлив он, конечно, был не только этим. Поэт описывает удивительную жизнь своего умудренного старшего друга. И ярче, чем Пушкин, о ней, конечно, не расскажешь. Но подробней точно можно. Что мы и сделаем.
Немало места в своих воспоминаниях посвящает знаменитому прапрадеду князь Феликс Юсупов. И в этих строках явно чувствуется восхищение этой яркой личностью екатерининской и александровской эпох, которые несомненно были богаты сильными характерами и выдающимися дарованиями.
«Семи лет он был записан в лейб-гвардейский полк, в шестнадцать стал офицером», – пишет Феликс. И дальше обращается к весьма интересной характеристике предка, взятой из мемуаров его младшей современницы госпожи Яньковой, записанных ее внуком и изданных под непритязательным заглавием «Рассказы бабушки из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово». На самом деле это очень ценный источник – собрание живых характеристик множества представителей высшего света.
Феликс обращает внимание на следующий фрагмент, посвященный Николаю Борисовичу: «В особенности выдвинуло молодого Юсупова вперед расположение, которым он некоторое время пользовался при императрице Екатерине. Говорят, у него была даже прекрасная картина, на которой под видом мифологических изображений Венеры и Аполлона были представлены Екатерина и он сам, смолоду весьма красивый. Эта картина была в его спальне. Император Павел знал про эту картину и при восшествии своем на престол приказал ее убрать, но моему двоюродному брату, графу Петру Степановичу Толстому, служившему при князе Николае Борисовиче, довелось не раз ее видеть».
Но этим рассказом госпожа Янькова не ограничивается, она рисует портрет неоднозначной, но во всех своих проявлениях выдающейся личности.
«Николай Борисович Юсупов был один из самых известных вельмож, когда-либо живших в Москве, один из последних старожилов екатерининского двора и вельможа в полном смысле», – как видим, тут «бабушка» абсолютно солидарна с Пушкиным.
Отмечает она характерные черты личности князя, которыми, очевидно, и поэт был очарован: «Князь Юсупов был очень приветливый и милый человек безо всякой напыщенности и глупого чванства, по которому тотчас узнаешь полувельможу, опасающегося уронить свое достоинство; с дамами отменно и изысканно вежлив. Когда, бывало, в знакомом ему доме встретится ему на лестнице какая-нибудь дама, знает ли он ее или нет, всегда низко поклонится и посторонится, чтобы дать ей пройти. Когда летом он живал у себя в Архангельском и гулял в саду, куда допускались все желающие гулять, он при встрече непременно раскланяется с дамами, а ежели увидит хотя по имени ему известных, подойдет и скажет приветливое слово. Подчиненные его очень любили, и брат Петр Степанович (граф Толстой) его всегда очень хвалил и говаривал, что с ним очень легко быть и приятно беседовать. Вдовствующая императрица Мария Феодоровна к нему была очень благосклонна и