Вскоре чета Юсуповых перебралась в Париж, в центр русской эмиграции. Несмотря на то что там его способности и возможности были более востребованы, Феликс признавался: «Во Франции моя скандальная известность стала причинять мне сильнейшие страдания. Куда ни пойду – провожают взглядом, шепчутся за спиной…».
А во время одного из приемов хозяйка салона и вовсе провозгласила: «Юсупов войдет в историю как полуангел-полуубийца!»
Впрочем, скандальная репутация никак не мешала людям, оказавшимся в отчаянных обстоятельствах, просить о помощи князя. Он вспоминал: «А беженцам вечно надо было есть, спать, одеваться. И они по-прежнему обращались к нам. В самом деле, никто не верил, что от колоссальных юсуповских богатств остались рожки да ножки. Считалось, что у нас счета в европейских банках. А считалось напрасно. В самом начале войны родители перевели из Европы в Россию весь заграничный капитал. От всего, что было, остался только дом на Женевском озере, несколько камушков да безделушек, увезенных в Крым, да еще два Рембрандта, тайком укативших со мной из Петербурга».
Рембрандты в итоге оказались у одного пройдохи-американца, который, воспользовавшись аристократической доверчивостью Феликса, так перевернул условия сделки по сдаче картин в залог, что князь в итоге получил существенно меньше, чем рассчитывал.
Чтобы попытаться переиграть ситуацию, Юсуповы отправились за океан. Там Феликс мгновенно стал знаменитостью. Но сопровождалась эта популярность курьезами. Князь так описывает один из приемов: «Выйдя на середину залы, хозяйка величественным жестом указала на нас и громко возвестила: “Князь и княгиня Распутины!” Гости обомлели. Нам было страшно неловко, больше даже за хозяйку, чем за себя… Хохотал весь Нью-Йорк. Мы стали популярны, как слон в зоопарке». Кроме этой скандальной популярности, Америка чете Юсуповых ничего не принесла.
Зато по возвращении в Париж они затеяли самое громкое и успешное свое предприятие. Юсуповы открывают собственный дом моды под названием «ИРФЕ» – по первым двум буквам имен Ирины и Феликса. Об этом начинании в своих воспоминаниях отозвался Александр Вертинский, общавшийся в те годы с князем: «Князь Феликс Юсупов, высокий, худой, стройный, с иконописным лицом византийского письма, открыл свой салон моды… Салон имел успех. Богатые американки, падкие на титулы и сенсации, платили сумасшедшие деньги за его модели не столько потому, что они были так уж хороши, сколько за право познакомиться с человеком, убившим Распутина…».
В это же время князь вместе с компаньоном открывает магазин фарфора и участвует в оформлении нескольких ресторанов. Но даже в этот период успеха князя не оставляла тоска по родине. Вертинский вспоминал: «Как-то мы сидели в его кабачке “Мэзонетт Рюсс”, пили вино. “Мы потеряли Родину, – грустно говорил он, – а она есть, живет без нас, как жила и до нас. Шумят реки, зеленеют леса, цветут поля, и страшно, что для нас она уже недостижима, что мы для нее мертвецы – тени прошлого. Какие-то забытые имена, полустертые буквы на могильных памятниках. А ведь мы еще живы. Я часто вижу во сне Россию, – сказал он задумавшись. – И вы знаете, милый, если бы было можно тихо и незаметно, в простом крестьянском платье пробраться туда и жить где-нибудь в деревне, никому не известным жителем… Какое бы это было счастье. Какая радость”».
В 1927 году, видимо, крайне уже утомленный слухами и пересудами вокруг убийства, со дня которого минуло уже больше десяти лет, князь публикует книгу «Конец Распутина». Реакция на нее была взрывной. И если говорить о русской эмиграции, – в основном негативной. Ни одному из лагерей не понравились ни оценки, ни портреты, представленные в этой книге. А соучастник Феликса, великий князь Дмитрий Павлович, даже разорвал с ним отношения. Он счел эту публикацию нарушением обещания хранить все подробности в тайне.
Тем не менее были и довольно нежданные одобрительные отзывы. Князь Юсупов отмечает: «Получил я и похвалу от многих, в частности от митрополита Антония, главы Русской православной церкви на западе. Его замечание ничего общего не имело с бранью обвинителей моих. “Единственное, в чем подозреваю вас, – западный конституционализм, чуждый русскому уму, – писал мне Антоний. – Не будь этого, дал бы вашей книге самую высокую оценку. И тем не менее ваша любовь к императору и глубочайшая вера найдет в читателе горячее одобрение”».
Кстати, интересен и загадочен вопрос о вере Феликса. Многие отмечали, что он искренне верует. Но при этом крайне редко бывает в церкви. Кроме того, не может не удивлять, что до конца своих дней он так и не раскаялся в убийстве человека, который, какую бы роль он ни играл, сам никого не убил. Более того, очевидно, что его смерть не спасла монархию. И тем не менее Феликс из раза в раз говорил, что не сожалеет…
Летом 1928 года скончался отец Феликса. Узнав, что он при смерти, князь немедленно приехал в Рим. Он зафиксировал в своих воспоминаниях последние часы старого князя: «Матушку я нашел спокойной, как всегда в трудные минуты, но по глазам понял, как страдает она. Узнав о моем приезде, отец тотчас потребовал меня к себе. Жить ему оставалось считаные часы, но он еще был в полном сознании. В последнее это свидание неожиданная его нежность потрясла меня. Нежным мой отец не был никогда. Напротив, с детьми своими держался холодно, даже черство. В последних словах, глубоко меня взволновавших, сожалел о суровости своей, которой на самом деле никогда не было в его сердце. Умер отец в ночь на 11 июня без мучений, до последней минуты сохранив ясность ума».
Вскоре после смерти отца на Феликса обрушился неожиданный удар. Дочь Григория Распутина, Матрена Соловьева, подала против него иск с требованием «компенсации в двадцать пять миллионов за нанесенный ей убийством моральный ущерб». Суд был громким, однако последствий не имел – французские юристы сочли, что не имеют полномочий выносить вердикт по делу, касающемуся внутренней политики Российской империи, которая к тому же уже не существует.
Между тем и финансовое положение Феликса серьезно пошатнулось – кризис, разразившийся в США, заметно сократил клиентскую базу модного дома «ИРФЕ». Прочие его проекты тоже перестали приносить прибыль. И в этих непростых обстоятельствах князю пришлось заниматься обустройством матери в Париже. Оставить ее в Риме одну он, конечно, не мог.
И тут совершенно внезапно на Феликса и Ирину обрушилась весьма солидная сумма. Известная голливудская студия «Метро-Голдвин-Майер» выпустила в 1932 году фильм «Распутин и императрица». И хотя Феликс фигурировал там под именем князя Павла Чегодиева, а Ирина именовалась княгиней Наташей, прототипы для всех были очевидны. А вот отношения между героями, мягко говоря, не соответствовали реальным. Американцы рассказали историю так, как будто «Наташа» была любовницей Распутина.
Игнорировать подобное Юсуповы, конечно, не могли и предъявили студии иск. Судебное разбирательство было долгим