На промысле было тихо и пустынно. Окна в бараках были открыты, и эти большие, деревянные ящики тоже, казалось, изнывали от жары. В приказчиковой конторе, спрятавшейся между бараками, надрываясь, кричал ребенок. Из-за груды бочек доносились чьи-то тихие голоса.
Яков смело пошел на них: ему показалось, что он слышит речь Мальвы. Но, подойдя к бочкам и взглянув за них, он отступил назад и, насупившись, стал.
За бочками, в тени их, лежал вверх грудью, закинув руки под голову, рыжий Сережка. По одну сторону его сидел отец, а по другую – Мальва.
Яков подумал про отца:
«Зачем он тут? Неужто перевелся на промысел со своей спокойной должности для того, чтобы к Мальве ближе быть, а его к ней не подпускать? Ах, черт! Кабы мать все эти его поступки знала!.. Идти к ним или не надо?»
– Так! – сказал Сережка. – Стало быть – прощай? Ну, что же! Иди, ковыряй землю…
Яков радостно моргнул.
– Иду… – сказал отец.
Тогда Яков смело шагнул вперед и поздоровался:
– Честной компании!
Отец мельком взглянул на него и отвернулся в сторону, Мальва и бровью не моргнула, а Сережка дрыгнул ногой и сказал густым голосом:
– Вот воротился из дальних стран возлюбленный сын наш Яшка! – и своим обыкновенным тоном добавил: – Драть с него шкуру на барабан, как овчину с барашка…
Мальва тихо засмеялась.
– Жарко! – сказал Яков, садясь.
Василий снова взглянул на него.
– А я тебя, Яков, жду, – заговорил он.
Голос его показался Якову более тихим, чем всегда, и лицо было тоже точно новое.
– Я за харчами… – сообщил он и попросил у Сережки табаку на папироску.
– Нет от меня табаку тебе, дураку, – сказал Сережка, не двигаясь.
– Ухожу я домой, Яков, – внушительно произнес Василий, ковыряя песок пальцем руки.
– Что – так? – невинно посмотрел на него сын.
– Ну, а ты… останешься?
– Да, я останусь… Что нам двоим дома делать?
– Ну… я ничего не скажу. Как хочешь… не маленький! Только ты тово… помни, что я недолго протяну. Жить-то, может, и буду, а работать не знаю уж как… Отвык я, чай, от земли… Так ты помни, мать у тебя там есть.
Ему, должно быть, трудно было говорить: слова как-то вязли у него в зубах. Он гладил бороду, и рука его дрожала.
Мальва пристально смотрела на него. Сережка прищурил один глаз, а другой сделал круглым и уставил его в лицо Якова. Яков был полон радости и, боясь выдать ее, молчал, глядя на свои ноги.
– Не забудь же про мать-то… Смотри, один ты у нее, – говорил Василий.
– Чего там? – сказал Яков, поежившись. – Я знаю.
– Ладно, коли знаешь!.. – недоверчиво взглянув на него, сказал отец. – Я говорю только – не забудь, мол.
Василий глубоко вздохнул. Несколько минут все четверо молчали. Потом Мальва сказала:
– Скоро зазвонят на работу…
– Ну, я пойду!.. – поднимаясь на ноги, объявил Василий. И все остальные встали за ним.
– Прощай, Сергей… Случится тебе быть на Волге – может, заглянешь?.. Симбирского уезда, деревня Мазло, Николо-Лыковской волости…
– Ладно, – сказал Сережка, тряхнул ему руку и, не выпуская ее из своей жилистой лапы, поросшей рыжей шерстью, взглянул с улыбкой в его грустное и серьезное лицо.
– Лыково-Никольское – большое село… Далеко его знают, а мы от него – четыре версты, – объяснял Василий.
– Ну, ну… Я забреду, – коли случай будет…
– Прощай!
– Прощай, милый человек!
– Прощай, Мальва! – глухо сказал Василий, не глядя на нее.
Она не торопясь вытерла себе губы рукавом и, закинув ему свои белые руки на плечи, трижды молча и серьезно поцеловала его в щеки и губы.
Он смутился и что-то невнятно промычал. Яков наклонил голову, скрывая усмешку, а Сережка легонько зевнул, глядя в небо.
– Жарко тебе будет идти, – сказал он.
– Ничего… Ну, прощай, Яков!
– Прощай!
Они стояли друг против друга, не зная, что делать. Печальное слово «прощай», так часто и однообразно звучавшее в воздухе в эти секунды, пробудило в душе Якова теплое чувство к отцу, но он не знал, как выразить его: обнять отца, как это сделала Мальва, или пожать ему руку, как Сережка? А Василию была обидна нерешительность, выражавшаяся в позе и на лице сына, и еще он чувствовал что-то близкое к стыду пред Яковом. Это чувство вызывалось в нем воспоминаниями о сцене на косе и поцелуями Мальвы.
– Так про мать-то помни! – сказал наконец Василий.
– Да ладно уж! – тепло улыбнувшись, воскликнул Яков. – Ты не беспокой себя… а я уж!..
И он тряхнул головой.
– Ну… и все! Живите тут, дай вам господь… не поминайте лихом… Так котелок-то, Серега, в песке я зарыл, под кормой, у зеленой лодки.
– А на что ему котелок? – быстро спросил Яков.
– Он на мое место определен… Туда, на косу! – объяснил Василий.
Яков посмотрел на Сережку, взглянул на Мальву и опустил голову, скрывая радостный блеск в своих глазах.
– Прощайте ж, братцы… иду я!
Василий поклонился им и пошел. Мальва двинулась за ним.
– Я провожу тебя немножко…
Сережка лег на песок и схватил за ногу Якова, тоже было шагнувшего за Мальвой.
– Тпру! Куда?
– Погоди! Пусти… – рванулся было Яков.
Но Сережка схватил его за другую ногу.
– Посиди со мной…
– Да ну-у! Чего дуришь?
– Я не дурю… А ты сядь!
Яков сел, стиснув зубы.
– Чего тебе надо?
– Погоди! Ты помолчи, а я подумаю, потом и скажу…
Он грозно окинул парня своими нахальными глазами, и Яков покорился ему…
Мальва и Василий несколько времени шли молча. Она заглядывала сбоку в лицо ему, а глаза ее странно блестели. А Василий угрюмо нахмурился и молчал. Ноги их вязли в песке, и шли они медленно.
– Вася!
– Что?
Он взглянул на нее и тотчас же отвернулся.
– А ведь это я нарочно поссорила тебя с Яшкой-то… Можно бы и так жить вам здесь, не ссорясь, – говорила она спокойно и ровно.
– Зачем же это ты? – помолчав, спросил Василий.
– Не знаю… Так!
Она пожала плечами, усмехаясь.
– Хорошее сделала дело! Эх ты! – укорил он ее злым голосом.
Она промолчала.
– Испортишь ты мне парня, вконец испортишь! Эхма! Ведьма ты, ведьма… Бога не боишься… стыда не имеешь… что делаешь?
– А что надо делать? – спросила она его. Не то тревога, не то досада звучали в ее вопросе.
– Что? Эх ты!.. – вспыхивая острой злобой к ней, воскликнул Василий.
Ему страстно хотелось ударить ее, свалить ее себе под ноги и втоптать в песок, ударяя сапогами в ее грудь и лицо.