Верный себе Брежнев рассчитывал на единогласное решение и ждал, когда кто-нибудь другой из членов Политбюро выскажется в защиту саммита в Москве. К всеобщему удивлению, в пользу проведения встречи с Никсоном выступил Косыгин. Он вместе с Громыко доказывал, что отмена встречи может сорвать ратификацию договора с Западной Германией, который в это время как раз находится на рассмотрении в бундестаге в Бонне. К тому же подписание согласованных с Киссинджером проектов договоров по ПРО и ОСВ, которые предусматривали рамки стратегического паритета между США и СССР, было бы отложено на неопределенное будущее. И вообще, заявил Косыгин, нельзя же допустить, чтобы северные вьетнамцы имели решающий голос в отношениях между Советским Союзом и Соединенными Штатами [833]. Положение в Политбюро выправилось: на сей раз государственные интересы возобладали над идеологией и эмоциями.
Это было время, когда СССР резко увеличивал объемы закупок западных технологий и приступал к реализации нескольких проектов, нацеленных на модернизацию химической и автомобилестроительной промышленности. Строились два огромных автозавода: один – по производству легковых автомобилей (в Тольятти), другой – по производству тяжелых грузовиков (КамАЗ) [834]. Поддерживая курс на разрядку, Косыгин выразил интересы многих руководителей советской промышленности, которые надеялись, что, благодаря европейской разрядке и американо-советской встрече на высшем уровне, советские предприятия опять, как в годы партнерства с Рузвельтом, получат доступ к западным экономическим, финансовым и технологическим ресурсам. Запись в дневнике Черняева о заседании Политбюро, состоявшемся 8 апреля, ярко иллюстрирует вышесказанное. Заместитель Косыгина и министр нефтедобывающей промышленности Николай Байбаков, с давних времен занимавший этот пост, вместе с министром внешней торговли Николаем Патоличевым представили проекты экономического и торгового соглашений с Соединенными Штатами. Подгорный резко возражал против сотрудничества с американцами в строительстве трубопроводов в Тюмени и Якутии, двух регионах вечной мерзлоты к востоку от Урала. «Неприлично нам ввязываться в эти сделки с газом, нефтепроводом. Будто мы Сибирь всю собираемся распродавать, да и технически выглядим беспомощно. Что, мы сами, что ли, не можем все это сделать, без иностранного капитала?!» Брежнев пригласил Байбакова объяснить положение вещей. Тот спокойно подошел к микрофону, едва сдерживая ироническую улыбку. Оперируя по памяти цифрами, подсчетами, сравнениями, он показал, насколько прибыльны и выгодны будут соглашения с американцами. «Нам нечем торговать за валюту. Только лес и целлюлоза. Этого недостаточно, к тому же продаем с большим убытком для нас. Американцев, японцев, да и других у нас интересует нефть, еще лучше – газ». Все долги и расходы на газопровод окупятся через семь лет. «Если мы откажемся, мы не сможем даже подступиться к Вилюйским запасам в течение, по крайней мере, 30 лет. Технически мы в состоянии сами продоложить газопровод. Но у нас нет металла ни для труб, ни для машин, ни для оборудования». В конце концов Политбюро проголосовало за проекты соглашений [835].
Среди военных сопротивление соглашениям с США было также велико и тут генсеку понадобилось употребить все свое влияние. К середине апреля явная обструкция Министерства обороны вынудила дипломата Владимира Семенова, руководителя делегации на переговорах по ограничению стратегических вооружений, обратиться за помощью к Брежневу. На заседании Совета обороны в мае 1972 года Леонид Ильич отказался от привычной деликатности и заговорил на повышенных тонах. По свидетельству очевидца, он, уже на взводе, спросил у Гречко: «Ну, хорошо, мы не пойдем ни на какие уступки. И соглашения не будет. Развернется дальнейшая гонка ядерных вооружений. А можете вы мне как главнокомандующему Вооруженными силами страны дать здесь твердую гарантию, что в случае такого поворота событий мы непременно обгоним США, и соотношение сил между нами станет более выгодным для нас, чем оно есть сейчас?» Такой гарантии никто из присутствующих дать не решился. «Так в чем же дело? – спросил Брежнев. – Почему мы должны продолжать истощать нашу экономику, непрерывно наращивать военные расходы?» Сопротивление военных было сломлено и они, скрепя сердце, сняли свои возражения против соглашений по вооружениям. Во время встречи с Никсоном глава Военно-промышленной комиссии Леонид Смирнов сыграл конструктивную роль в поиске компромиссных решений. Гречко пришлось с ними смириться, хотя его сопротивление переговорному процессу с американцами продолжалось [836].
В довершение всего Брежнев задумал созвать закрытое пленарное заседание ЦК КПСС и обратиться к пленуму с просьбой поддержать его решение встретиться с Никсоном. Эти дни перед началом пленума и во время его проведения, когда до предполагаемого прибытия Никсона оставалось меньше недели, оказались, возможно, самыми мучительными в жизни Брежнева со времени чехословацкого кризиса. Напряженности добавляла и неуверенность в том, будет ли в Бонне ратифицирован Московский договор. Александров-Агентов вспоминает «атмосферу сконцентрированной напряженности» на даче Брежнева, где работали Громыко, Пономарев и небольшая группа референтов. «Леонид Ильич был в эти дни как ходячий клубок нервов, то выскакивал из зала, где шла работа, то возвращался, выкуривая сигарету за сигаретой» [837]. Поражало то, что генсек, несмотря на облеченность громадной властью, продолжал чувствовать себя крайне уязвимым, был не уверен в исходе дела и нервным до истощения. В этом был весь Брежнев. Киссинджер во время своих первых закрытых переговоров с Брежневым заметил в нем «неловкое и довольно трогательное сочетание некой незащищенности и ранимости, что никак не соответствует его самоуверенному характеру. В этом личностные качества Брежнева и Никсона совпадали» [838].
И снова удача улыбнулась Брежневу. На пленуме Косыгин, Громыко, Суслов и Андропов решительно высказались за разрядку с Соединенными Штатами. Это событие означало для Брежнева большую победу [839]. Теперь он мог благополучно облечься в мантию миротворца, не опасаясь за свои тылы. Когда Никсон 22 мая прибыл для переговоров в Кремль, Брежнев неожиданно увлек его в свой кабинет (где некогда работал Сталин) для того, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Подгорный и Косыгин, как и Киссинджер, остались за дверями, негодуя и недоумевая. Как считает советский переводчик Виктор Суходрев, единственный свидетель того, что происходило за закрытыми дверями, эта встреча стала поворотным моментом в советско-американской разрядке: Брежнев взял на себя всю ответственность за этот процесс. Во время беседы с глазу на глаз Брежнев поднял вопрос о том, смогут ли Соединенные Штаты и Советский Союз достичь соглашения о неприменении ядерного оружия друг против друга. Такое соглашение могло, по его мнению, создать здоровую основу для устойчивого мира во всем мире. В