Эскалация советского вмешательства в Африке – при всем том значении, которое оно сыграло в истории холодной войны (особенно если верить западным комментаторам и историкам) – была делом далеко не первой значимости для Кремля. Африка, за исключением арабского севера континента, оставалась на периферии внешней политики СССР. Уже после окончания холодной войны ветераны советской дипломатии констатировали, что у Кремля не было никакой стратегии и долгосрочных планов в отношении Черного континента [923]. Юрий Андропов как-то признался в узком кругу, что СССР «был втянут в африканские дела» вопреки своим интересам [924]. Как же это могло произойти?
Политбюро «открыло» Африканский континент в 1955 году, когда было принято решение оказывать помощь радикальным арабским националистам. С самого начала советское руководство исходило из идеологической предпосылки: антиколониальная борьба в Африке явится сильным ударом по мировому капитализму и будет означать большую победу для дела социализма. В декабре 1955 года ветеран советской дипломатии Иван Майский, только что реабилитированный после ареста и заключения, писал Хрущеву и Булганину, что «ближайший этап борьбы за мировое господство социализма пройдет через освобождение колониальных и полуколониальных народов от империалистической эксплуатации». Он продолжал: «Вместе с тем потеря империалистическими державами своих колоний и полуколоний должна ускорить победу социализма в Европе и, в конце концов, в США. Еще в 30-е годы, когда я работал в Лондоне в качестве посла СССР, я пришел к мысли, что широкие массы британского пролетариата ступят по-настоящему на социалистическую дорогу лишь тогда, когда Англия потеряет свою империю или, по крайней мере, большую часть ее. Теперь этот момент не за горами» [925].
Хрущев и сам был не прочь, как пишут российские исследователи, найти африканские страны, «где можно было провести образцово-показательную модернизацию по советским рецептам, превратить их в надежных союзников, привлекательную витрину советской политики и форпосты распространения влияния социалистического лагеря». Для него, как и для других убежденных коммунистов, было очень важно, что многие в Африке смотрели на советскую модель экономического и социального развития с надеждой и нередко даже с восторгом. Лидеры антиколониального движения в Африке конца 1950-х гг. видели в Советском Союзе не тоталитарное государство, а путеводную звезду на пути к прогрессу, желанную альтернативу бывшим колониальным империям и капиталистическим хозяевам [926].
Идеологический импульс африканской политики СССР подкреплялся еще одним обстоятельством: Москву возмущало, что западные державы даже после распада их колониальных империй продолжали считать Африку исключительно своей сферой влияния. Анатолий Добрынин вспоминал позже свое ощущение: США вели себя в Африке так, «как если бы они распространили доктрину Монро» с Америки и на этот континент [927]. Не была забыта и неудачная попытка Сталина заполучить базы для советского флота в Триполитании (нынешней Ливии), и как против этого восстали американцы и англичане. Крайняя политическая нестабильность молодых африканских государств после их освобождения от колониальной опеки делала неизбежными их шатания из одного лагеря холодной войны в другой. В сущности, с начала 1960-х гг. повторялась геополитическая ситуация XIX в., когда ведущие европейские державы бросились делить Африку на колониальные зоны, словно свадебный пирог. По воспоминаниям Карена Брутенца, работавшего в Международном отделе ЦК КПСС, и Леонида Шебаршина, одного из руководителей внешней разведки, СССР и США действовали в Африке, словно два боксера на ринге – для них главным стимулом и целью был обмен ударами. В 1960 году состоялся первый такой обмен ударами: в течение многих месяцев советская и мировая пресса следила за событиями в Конго, и со страниц газет не сходили имена Эйзенхауэра и Хрущева, Генерального секретаря ООН Дага Хаммаршельда и конголезского лидера Патриса Лумумбы [928].
Советский Союз, несмотря на громадные вложения средств и политического капитала, проиграл битву за Конго и «потерял» Гану и Гвинею, когда их руководители внезапно сменили просоветскую ориентацию на прозападную. Итоги первого наступления СССР в Африке подействовали на кремлевское руководство отрезвляюще. Особенно болезненно для руководства Кремля закончился дорогостоящий эксперимент по превращению Гвинеи в «витрину советской политики»: эта неудача на десять лет остудила африканские грезы советских лидеров [929]. В октябре 1964 года, когда снимали Хрущева, его остро критиковали за поддержку «прогрессивных режимов» в Африке. В неопубликованной записке Полянского, одного из главных критиков Хрущева в Президиуме, говорилось: «Сотни лет американцы, французы, англичане и немцы занимали господствующее положение в Азии, Африке и Латинской Америке. Они создали там свои бастионы – экономические и военные, отлично знают обстановку, обычаи и нравы, условия жизни этих народов, имеют там свои кадры… Мы же, порой ничего толком не зная о таких странах, оказываем им широкую финансовую, технико-экономическую, военную и иную помощь. Результаты во многих случаях оказались плачевными». Щедрость, которую СССР проявляет в Африке, во многих случаях не вызывает никакой благодарности, и «руководители некоторых из этих стран отвернулись от нас. Капиталисты смеются над нами, и правильно смеются. Это происходит потому, что мы не всегда проявляем политическую, классовую разборчивость, даем помощь и кредиты странам, руководители которых хорошо отличают рубль от кукиша, но не умеют отличить коммуниста от предателя, идут в фарватере политики империалистических государств». Вместе с тем кремлевские руководители не отрицали, что участие СССР в Африке идеологически оправданно. Просто они были убеждены, что Хрущев слишком увлекался и забывал о том, что нужно быть разборчивым «с точки зрения классового подхода» [930].
В 70-е гг. эти уроки оказались забыты. Можно предположить, что возвращению СССР на Африканский континент способствовало соперничество между Москвой и Пекином за доминирование над «прогрессивными силами» и национально-освободительными движениями во всем мире. Но к началу 1970-х гг. и КГБ, и Международный отдел ЦК КПСС докладывали Политбюро о том, что китайское «наступление» в Африке провалилось. В апреле 1972 года Брежнев рассказывал Киссинджеру о том, как один советский дипломат, работавший в Алжире в командировке, посетил один из отдаленных районов, в котором расположен нефтеперерабатывающий завод и поселок для рабочих. И вот там, посреди пустыни, он обнаружил китайскую пельменную! Оказалось, что там дают не только поесть. «Все посетители ресторана покидали его, унося бесплатно пачки материалов китайской пропаганды. Это был период, когда [китайцы] пытались расколоть мировое коммунистическое движение… Так вот, когда их попытки достижения гегемонии в коммунистическом движении провалились и они лишились опоры, они закрыли этот ресторан в Алжире» [931]. Но еще осенью 1970 года, когда Москва завершила свою борьбу с китайской «пельменной угрозой», и когда немного улеглись страсти вокруг китайских военных провокаций на острове Даманский, председатель КГБ Андропов внес на рассмотрение членов Политбюро предложение об активизации советского присутствия в Африке и получил от