Отказ от старой идеологии мог бы развиваться в прагматичном ключе по модели «реальной политики», в основе которой лежали бы не высокие принципы, а более приземленные и ясные представления о государственных интересах. В 1984 году после встречи с Горбачевым премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер пришла к выводу, что «с ним можно иметь дело». Тэтчер особо отметила, что Горбачев процитировал слова лорда Палмерстона: «Нет постоянных союзников, но есть только постоянные интересы» [1152]. Однако советская политика в 1988–1991 гг. по своей сути забыла про заповедь Палмерстона: идеалистические принципы заняли место «постоянных интересов», мессианские ожидания заменили стратегию. Летом – осенью 1987 года Горбачев написал книгу «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира», где предлагал новый миропорядок, основанный не на интересах, а на идеалах справедливости и демократии. Вместо всемирной революционно-имперской идеи, которой руководствовалась советская внешняя политика до Горбачева, Генсек предложил не менее глобалистскую, мессианскую идею, где «перестройка в СССР только часть некой всемирной перестройки, рождения нового миропорядка». В этом миропорядке СССР претендовал ключевую реформаторскую роль [1153].
Из новых идеологических принципов вовсе не обязательно вытекал полный отказ от применения силы и проекции силы на международные отношения. Для предшественников Горбачева, от Сталина до Андропова, а также для большинства членов горбачевского Политбюро в 1985–1988 гг. реализм во внешней политике всегда был синонимом силы. «Соотношение сил» и судьба державы были для них не менее, если не более, важны, чем любой из постулатов коммунистической идеологии и принцип «классовой борьбы». С точки зрения «державных» интересов требовалось любой ценой сохранить государство. Горбачев не только отверг коммунистические постулаты, но вместе с ними и всю послесталинскую логику советских геополитических интересов. В отношении Восточной Европы он пошел гораздо дальше – к принципиальному отказу от роли силы и любого вида вмешательства. Более того, то же самое он исповедовал даже внутри Советского Союза в отношении республик и автономий, составлявших советскую федерацию.
Даже в рамках «нового мышления» можно было действовать совершенно иначе, чем действовал Горбачев в области внешней и внутренней политики. Можно разделять весь набор этих идей и в то же время расходиться с Горбачевым в вопросе о том, когда начинать радикальные политические реформы и как проводить их, не ставя государство под угрозу полного распада. Для большинства политических деятелей идеи – лишь инструменты в достижении целей и решении задач. И чтобы понять, как идеи влияют на историю, следует внимательнее присмотреться к тому, как они формируются и используются теми людьми, которые их провозглашают. Если говорить о Горбачеве, то он взял на себя явно утопическую и непосильную задачу, когда попытался реформировать СССР и сформировать новый мировой порядок, исходя из высоких принципов «нового мышления».
Вряд ли во всемирной истории найдется еще один пример, когда государственный деятель с такой готовностью поставил бы на карту все, включая геополитическое положение своей слабеющей сверхдержавы и собственное политическое будущее, ради воплощения глобальной этической программы. Даже Ленин, который оставался героем Горбачева по крайней мере до конца 1989 года, не был готов пойти на риск потери государственной власти в 1918 году во имя разжигания «мировой революции», а вместо этого заключил «позорный» Брестский мир с кайзеровской Германией. Горбачев поступил наоборот – пожертвовал властью, сохраняя верность «новому мышлению». В марте 1988 года в газете «Советская Россия» появилось «письмо» некоей Нины Андреевой, ленинградской преподавательницы, которая с позиций сталинизма и русского шовинизма критиковала гласность и защищала «героическое прошлое», прежде всего время Сталина. Многие в партаппарате, в том числе и секретарь ЦК Егор Лигачев, расценили эту публикацию как сигнал к консервативной коррекции, как на исходе 1956 года или в 1968 году после вторжения в Чехословацию [1154].
Это был поворотный момент. К этому времени Горбачев решительно отказался от андроповского курса на консервативную модернизацию, и бесповоротно вступил на путь рискованных радикальных экспериментов как в идеологии, так и в политике. Во время споров, разгоревшихся на заседаниях Политбюро по поводу письма Андреевой, генсек четко обозначил свои приоритеты и выступил резко против зажима гласности. Этот выбор вызвал раскол в окружении генсека, и этот раскол со временем только усиливался. Члены Политбюро, работники аппарата ЦК КПСС, люди на высоких государственных постах в большинстве своем опасались, что утратят контроль над обществом и окажутся на обочине политической жизни страны. Стали раздаваться голоса о том, что Горбачев хочет разрушить и пустить на ветер все, что построили его предшественники. Председатель КГБ Виктор Чебриков предупредил Горбачева о возможном шоковом воздействии потока разоблачительных материалов о недавнем прошлом страны на умы советских людей. Он заявил: «Должны быть кремлевские тайны. Их никто не должен знать. Человек умирает и с ним умирает эта тайна. Понимаете? Кстати, если посмотреть опыт других государств, то они очень строго к подобным делам относятся. У них есть установленные сроки: какой материал через 30 лет публиковать, какой – через 50 лет, а некоторые материалы прямо идут в архив с грифом „публикации не подлежит“… Это элементарный порядок, существующий в международной практике. И мы должны его придерживаться». Егор Лигачев, опасавшийся поворота к радикализму, впервые заговорил о будущей судьбе коммунистического блока: «Допустим, мы как-то переживем, выдержим эти нападки, но ведь есть социалистические страны, в мире существует коммунистическое движение – как быть в этом случае?! Не развалим ли мы эту мощную поддержку, всегда существовавшую вместе с нашей социалистической страной? История становится политикой, и, прикасаясь к ней, мы должны думать не только о настоящем, но и о будущем» [1155].
Горбачев ответил на сомнения коллег упреками в паникерстве. Ему пришел на помощь